Дорин Тови: Кошачьи проделки [сборник]

Несколько месяцев мы приглядывались к Аннабель. Ничего такого, впрочем, не последовало. При других злободневных проблемах, связанных с содержанием осла, и заботах о сиамских кошках мы, честно говоря, совершенно об этом забыли. До тех пор, пока в тот уик-энд по указанию ветеринара не заперли Аннабель в стойле, чтобы дать отдых ее ноге, а люди, проходя мимо, не увидели плетеную дверь стойла завязанной. И тогда – не сосчитав на пальцах месяцы, как это делали мы, – кто-то пустил по деревне слух, что Аннабель жеребится.

В субботу во второй половине дня нас не было дома. Когда мы вернулись, паддок был завален яблоками и кусками пирогов. Калитку паддока подпирала большая сумка с хлебом. Еще одна сумка с хлебом и коробка с сахаром стояли у кухонной двери. В тот вечер практически все жители деревни либо приходили самолично, либо звонили, чтобы справиться о здоровье Аннабель. В десять вечера позвонил ветеринар.

«Что это за слухи о том, что Аннабель жеребая?» – потребовал он ответа. Для человека, звонившего нас поздравить, голос его звучал несколько бесцеремонно. Наверное, он раздражен тем, что ему не сказали, подумала я и торопливо заверила его, что это неправда. Будь это так, он, конечно, узнал бы первым, поспешила я его утешить.

Как бы не так, сказал мистер Харлер. Оказалось, что кортизон не дают жеребым животным. Могут быть всяческие осложнения, а пребывание в неведении – это так на нас похоже. Когда я объяснила, что тревога ложная, – рассказала насчет людей, которые увидели запертый сарай, и насчет ее романа с Генри прошлой зимой, – он сказал, что это тоже на нас похоже. Что и говорить, наш осел никак не способствовал нашему престижу в глазах общественности.

Конечно, на первый взгляд кошки более чем возмещали нам тот общественный статус, который мы теряли из-за Аннабель. Люди, которые при обычных условиях прошли бы мимо нашего коттеджа, едва бросив на него взгляд, останавливались как громом пораженные, увидев их во дворе. Соломона, прямым столбиком, точно статуя богини Бастет [4], восседающего позади бассейна с рыбками и взирающего на окружающих с неподражаемой надменностью сиамского кота, который знает, насколько он красив. Шебу, сияющую раскосыми глазами со своего любимого места на крыше угольного сарая. «О, посмотрите – сиамские кошки!» – обычно восклицали прохожие, уже новыми глазами глядя на этот маленький коттедж в Долине, который при всей своей видимой скромности дал приют таким двум аристократам кошачьего мира.

На этом осведомленность сторонних наблюдателей заканчивалась. Эти элегантные существа, выглядящие так, словно единственный способ, каким они перемещались из одного места в другое, было перемещение в королевском паланкине, со мной и Чарльзом в качестве носильщиков, то и дело навлекали на нас столько неприятностей, сколько не могла бы навлечь и целая ватага ослов, и сами были вовлечены в междоусобицу с черно-белым котом.

Кот этот был иммигрантом из соседней деревни.

Люди знали, кто были его хозяева, и его несколько раз доставляли домой, советуя кастрировать. Наша соседка мисс Веллингтон, которая беспокоилась о таких вещах, даже предлагала за это заплатить. Его же хозяева и слышать об этом не хотели. По-видимому, им нравилось иметь разгуливающего по округе кошачьего Капитана Блада. Старина Бутч не был бы уже сам собой, если бы они это сделали, говорили хозяева, любовно поглаживая его черно-белую круглую голову. Совершенно верно, не был бы, и Долина стала бы в результате куда более спокойным местом. Возвращенный домой, кот уходил обратно уже через несколько часов, выглядывая своих подружек и сцепляясь с парнями, и нам с Чарльзом, когда мы знали, что он поблизости, приходилось глаз не спускать с Соломона. Другие коты после одной стычки побаивались Бутча. Соломон же – наш темномордый Уолтер Митти [5]– проникся идеей, что это он, а не Бутч, Капитан Блад, и был готов биться насмерть, чтобы доказать это.

Почему кастрированный сиамский кот – в особенности с такой нежной душой, как Соломон, который, бывало, в шутку сильно пнет меня в руку задними лапами, а затем, обеспокоенный, не причинил ли он мне боль, встревоженно взглядывает на меня своими темно-голубыми глазами, после чего пинается нарочно мимо цели, – возжелал стать бойцом, было совершенно необъяснимо. Котенком он бросал вызов (и его после этого приходилось спасать) практически каждому коту в округе. Когда же стал взрослым котом, его вопли неизменно заставляли нас мчаться через всю Долину, с тем чтобы всякий раз обнаруживать, что к стене приперт не он, а совсем другой кот. Вопли как будто бы явно принадлежали существу, которого режут на части. Нам становилось ясно: если мы не поспешим, то никакого Соломона у нас вообще не будет. Оказывается, Соломон просто-напросто упражнялся в психологии; он рассказывал своему противнику, что он с ним сделает, если тот осмелится переместиться хоть на дюйм [6].