Эндрю Хёрли - Лоуни

— Что ты делаешь? — спросила Мать.

— Ничего, — буркнул я.

— Вот и брось паясничать и помоги Хэнни.

Я принялся уговаривать Хэнни встать на ноги, поскольку надо же было сесть в автобус, но он не шевелился. Он улыбался и смотрел мимо меня на Билли, который к этому моменту уже снова заснул.

— Что там такое, Хэнни? — спросил я.

Он взглянул на меня, потом снова на Билли. И тут я понял, на что он смотрел: на коленях Билли лежала не картофелина, а его собственный пенис.

Автобус остановился, и мы вошли. Водитель, не глядя на нас, свистнул Билли, но тот не просыпался. После еще одной попытки разбудить его водитель покачал головой и нажал на кнопку. Двери закрылись. Мы уселись. Было видно, что штаны Билли потемнели спереди. Мать с досадой отвернула наши физиономии от окна, так чтобы мы смотрели на нее.

— Имейте в виду, — заявила она, когда автобус тронулся, — этот человек уже сидит внутри вас. Всего несколько неверных шагов, и он вырвется наружу, можете мне поверить.

Мать держала сумочку на коленях и смотрела вперед. Непристойные картинки я крепко зажал в кулаке, другую руку сунул под пальто и стал нажимать пальцами на живот, пытаясь нащупать зерно испорченности, которому достаточно подходящей греховной среды, чтобы прорасти и распространиться, подобно сорным травам.

Это же так легко. Пьянство быстро завладевает человеком и превращает его в своего раба. Отец Уилфрид всегда так говорил.

Когда Мать рассказала ему в тот вечер о Билли, он только покачал головой и вздохнул:

— Чего можно ожидать от такого человека, миссис Смит? От того, кто отвращен от Господа?

— Я сказала мальчикам, что им следует помнить об этом, — заявила Мать.

— И совершенно справедливо, — отозвался священник, сняв очки. Протирая их рукавом, он поглядывал на нас с Хэнни. — Узнавать обо всех мерзостях Сатаны должно стать их делом.

— А мне, пожалуй, жаль его, — сказала миссис Белдербосс.

— Мне тоже, — отозвался Родитель.

Отец Уилфрид снова надел очки. На его лице мелькнула снисходительная улыбка.

— Что ж, добавите свою жалость к уже полной чаше. Жалость — единственное, в чем у пьяниц нет недостатка.

— Все-таки он, должно быть, хватил лишений в жизни, раз оказался в таком положении, — заметила миссис Белдербосс.

Отец Уилфрид презрительно усмехнулся:

— Думаю, вряд ли он знает, что такое лишения в жизни. Уверен, мой брат мог бы рассказать столько же, сколько и я, о настоящей бедности, о настоящей борьбе. Правда, Реджинальд?

Мистер Белдербосс кивнул:

— В Уайтчепел всем пришлось несладко. Работы не было. Детишки голодали.

Миссис Белдербосс сочувственно тронула мужа за плечо. Отец Уилфрид откинулся назад и вытер рот салфеткой.

— Худший тип дурака этот человек, — сказал он. — Выбросил на ветер все, что имел… Растерял возможности. У него же, как я понимаю, была профессия. Учитель. И так бездарно собой распорядился.

Странная вещь, в детстве некоторые события были настолько очевидны для меня, а их последствия настолько неизбежны, что мне казалось, будто я обладаю неким шестым чувством, даром предвидения, как Илия или Иезекииль, которые предсказывали засуху и всеобщую погибель со столь обескураживающей точностью.

Я помню, как однажды в Пустоши, когда Хэнни качался над прудом, я знал, именно знал, что веревка порвется, и это произошло; точно так же я знал, что бездомную кошку, которую он принес из парка, переедет поезд метро и что Хэнни уронит выигранную на ярмарке банку с золотыми рыбками на пол в кухне, как только мы придем домой.

И точно так же я знал после того разговора за обедом, что Билли скоро умрет. Эта мысль явилась мне как непреложный факт, как что-то, что уже начало происходить. Никто не может так жить долгое время. Чтобы достичь столь прискорбного состояния, нужно приложить так много усилий, что я не сомневался: милосердный Бог, тот, кто отправил Иону во чрево кита, чтобы спасти его, и подсказал Ною насчет погоды, безусловно, должен вытащить Билли из бед.

Мы ездили в Лоуни на Пасху несколько лет подряд, и тот год стал для нас последним.

После того вечера, когда отец Уилфрид за ужином читал нам наставления в отношении Билли Таппера, он как-то странно и необъяснимо изменился. Мы отнесли это на счет его возраста, в конце концов, поездка из Лондона была долгой, да еще такая нагрузка — утешать прихожан во время напряженной недели молитв и раздумий. Этого хватило бы, чтобы утомить и человека вдвое моложе его. Он устал. Вот и все.