Йоханнес Зиммель - Весной в последний раз споет жаворонок

Элфи как-то рассказала Линде и Гиллесу, что работала в свое время в «Золотом дне». Она отдавала все чаевые и иногда была вынуждена приводить посетителя домой. Она очень экономила и раз в год на месяц уезжала в Сент-Мориц, прихватив первоклассные чемоданы и красивые платья. Там ее никто не знал, и она жила, как светские дамы, о которых читала в иллюстрированных журналах, и это было для нее высшим шиком. «Тогда я не уступала никому даже за миллион!»

В тот вечер у Элфи было неожиданно много работы. В бар пришла большая компания, десять или одиннадцать мужчин, которые явно были уже подвыпившими, громко смеялись и шумели.

— Мне очень жаль, — сказал Оскар тем двоим на скамеечке.

— Ничего страшного, — улыбнулась Линда. — Мы все равно уже собирались уходить.

— Останьтесь, пожалуйста! — попросил Оскар. — Они из Западной части, могу поспорить. (Западом считалась ФРГ). Посмотрите на эти сальные загривки.

Когда он произнес это, один толстяк уже стоял около Чарли и громко и развязно поинтересовался, может ли он играть что-то еще, кроме этого иностранного дерьма. Чарли ответил, что может играть все, что закажут, и толстяк заказал «Это могут лишь ноги Долорес», «Убери плавки», и «Ах, Эгон, Эгон, Эгон». Чарли, пожав плечами, начал с ног Долорес. Подвыпившие клиенты рычали, подпевая, и Оскар виновато сказал Гиллесу:

— Вот, пожалуйста!

Элфи принимала заказы. Мужчины требовали светлого пива и шнапса, двоим понадобился сект («Но не отечественный! Покажите-ка меню, что тут вообще есть, в этой дыре?»), а толстяк ущипнул Элфи за грудь и за зад, и она ударила его по пальцам. Линда взглянула на Гиллеса, тот кивнул. Они собрались уходить.

В этот момент открылась дверь, под завывание ветра в кафе влетел снег и неуверенно и смиренно вошел маленький, очень худой мужчина — бледный, с впалыми щеками, с кожей, покрытой сыпью, и темными печальными глазами. Он снял шляпу, и стали видны его редкие седые волосы. В руке он держал маленький пакет. Он кивнул Оскару и Чарли, как раз закончившему играть про Долорес и приступившему к плавкам, и подошел к Чарли.

— Проклятие, — пробормотал Оскар. — Именно сейчас…

— Что — «именно сейчас»? — спросила Линда.

— Он пришел.

Мужчина разговаривал с Чарли, и было заметно, что тот советовал ему как можно быстрее уйти. Но маленький человек только качал головой.

— Да что же это! — раздраженно воскликнул Оскар.

Он подал Чарли знак, тот пожал плечами. Элфи, покончив с сервировкой, подошла поближе и попыталась уговорить маленького худого человека уйти. Но все напрасно.

— Кто это? — спросил Гиллес.

Оскар поспешно рассказал Линде и Гиллесу историю маленького человека и то, как он нашел в Аушвице маленькие белые туфельки и внушил себе, что именно они принадлежали его дочери. Он уложился в несколько фраз, закончив словами: «Вы ведь ездили в Аушвиц, как репортер, не правда ли, господин Гиллес?»

— Да, — ответил Гиллес. — В 1952 году я был там.

Он вспоминал: Аушвиц I, Аушвиц II — Биркенау, лагерь смерти, Аушвиц III — Моновиц. В музее Аушвица I я видел все, о чем рассказывал Оскар: женские волосы, зубные протезы, очки, обувь, платья, чемоданы с написанными на них именами и адресами их бывших владельцев. Ида Кляйн, Групеллосштрассе 15, Дюссельдорф, Вайзенкинд. Никогда этого не забуду.

В Моновице, думал Гиллес, фирма «ИГ-Фарбениндустри» построила фабрику по производству синтетической резины. Там в рабочих лагерях, надрываясь до смерти, не разгибая спины, вкалывали на немецкую военную промышленность сотни тысяч рабочих. А наряду с «ИГ-Фарбениндустри» существовали такие концерны, как «Крупп», «Сименс» и другие… Ах, как красиво звучат во всем мире названия наших концернов!

— Ну все, — сказал Оскар — началось!

Гольдштайн подошел к гулякам и показал им туфельки.

— Господин Гольдштайн! — крикнул Оскар. Но было уже поздно.

Розовощекий толстяк с добродушной физиономией выхватил у маленького человека туфельки и высоко поднял их в вытянутой вверх руке. Гольдштайн пытался дотянуться до них, а толстяк, посмеиваясь и явно забавляясь ситуацией, пытался заставить его прыгать.

— Немедленно верните ему обувь! — крикнул Оскар. Толстяк не обратил не него ни малейшего внимания. Однако было заметно, что большинству его приятелей это неприятно. Кое-кто из них уговаривал толстяка прекратить потеху, но другие постепенно входили в раж. Толстяк кинул туфельки одному из них, тот поднялся и перебросил их следующему, а между ними метался Гольдштайн, отчаянно выкрикивая: