Том Бойл - Шинель-2 или Роковое пальто

– Минуточку, товарищ Башмачкин, – сказал Жареное. – Я ещё не уверен, сможете ли вы опознать это пальто как именно то, что у вас отобрали сегодня ночью. Может быть на подкладке вашего пальто была нашита ваша фамилия? Или, может, скажете мне, что было у вас в карманах?

Акакий готов был расцеловать его лысую макушку, танцевать с ним по комнате – до чего же же добрые у нас милиционеры, такие компетентные, подготовленные и толковые. – Да, конечно. Э ... в правом внутреннем кармане была газетная вырезка с заметкой о производстве сыра в Челябинске – просто моя бабушка часто делала его свой, домашний.

Жареное обшарил карманы, откуда извлёк семь копеек, карманную расчёску и аккуратно сложенный газетный лист. Он прочёл заголовок: – «РОСТ ПРОИЗВОДСТВА СЫРА». Ну что ж, я думаю, это неопровержимое доказательство того, что пальто принадлежит товарищу Башмачкину, не так ли, Замётов? Если, конечно, он не экстрасенс, – усмехнулся Жареное, а Замётов, чувства юмора у которого было как у овчарки, лишь буркнул что-то в знак согласия.

Акакий расплылся в улыбке. Он улыбался как космонавт на параде, как студент, награждённый золотой медалью имени Карла Маркса перед лицом всего преподавательского и студенческого коллектива. Он уже шагнул вперед, чтобы поблагодарить капитана и забрать своё пальто, однако Жареное, вдруг посуровевший, жестом руки остановил его, после чего склонился над пальто с перочинным ножиком. Словно завороженный Акакий наблюдал за тем, как капитан ловко вспарывал несколько швов, крепящих подкладку пальто к внутреннему краю воротника. Безупречно наманикюренным ногтем большого пальца Жареное подцепил и вытянул из-под подкладки на свет божий фирменный ярлык. Акакий не мог поверить своим глазам – черной нитью по белому ацетатному шелку было вышито: MADE IN HONG KONG (СДЕЛАНО В ГОНКОНГЕ).

Вся его эйфория улетучилась вместе с голосом капитана, – Вы бы присели, товарищ.

С этой минуты жизнь Акакия дала крутой поворот, после чего стремительно пошла вниз по спирали словно безвозвратно и фатально затянутая в сливную воронку. В конце концов Капитан Жареное отпустил его, но лишь после трёхчасовой «жарки», изнурительной нотации по поводу гражданского долга, и наложения штрафа в размере ста рублей за приобретение контрабандного товара. Его пальто, конечно же, было конфисковано в доход Советского государства. Акакий вышел из конференц-зала совершенно подавленным, чувствуя себя выжатой тряпкой, раздавленной мухой. Да, утрата пальто была для него весьма тяжким ударом. Но беда ведь не только в пальто. Главная беда в том, что всё, во что он верил, всё, ради чего работал, всё, чему его учили с того дня, когда он сделал свои первые робкие шажки или в шуме общей трескотни пролопотал свои первые слова, всё это тоже потеряно. Часами в отчаянии бродил он по улицам, а колючий, безжалостный ветер совал свои ледяные щупальца сквозь худое сукно его совдеповского пальто.

Простуда, которую он заработал на Красной площади только усугубилась. Враждебные, оппортунистические вирусы спелись и стали действовать сообща и простуда переросла в грипп, бронхит и пневмонию. Акакий слёг в постель, сгорая в жару, не в силах дышать, он чувствовал себя так, будто в глотку ему всунули носок и растянули его на печи, чтобы поджарить. Соседка Романова пыталась кормить его борщом, другая соседка Ирина Ерошкина распекала его за то, что запустил себя, а её муж вызвал врача, молодую девчонку, которая училась в Якутске и, как выяснилось, даже едва знала, куда поставить термометр и как померить температуру. В итоге она прописала ему покой и сильнодействуещее рвотное лекарство.

В один момент его горячки Акакию пригрезилоь, что трое или четверо ерошкинских сорванцов затеяли над его кроватью игру в дартс, в другой раз он будто наяву видел, что белобрысый блатной с его работы издевался над ним, требуя надеть треснутые боты из искусственной кожи и быть мужиком вернуться на работу. Когда же пришёл его последний час рядом с ним был Стаднюк. Старец, лысая голова которого сверкала ярко как летнее солнце, склонился над ним и голосом скрипучим и ворчливым наставлял: – Ах ты дурачина-простофиля желторотая, ведь я же говорил тебе! Слепондя ты, слепондя! – Старческие дёсны щёлкали как раскаты грома, словно в уши Акакию хором орал весь мир. – Ты, видно, до сих пор думаешь, что берлинскую стену построили, чтобы не пускать их к нам, а не наоборот? Да? – настойчиво вопрошал старец, как вдруг Акакий закричал, голос его срывался от страха и изумления – должно быть, это он вновь мысленно прокручивал инцидент на Красной площади: за ним гнались гопники, ступни его гулко стучали по мостовой, пальцы вцепились в кремлевскую стену, – Скорее! – завопил он, – скорее! Дайте же кто-нибудь мне лестницу! ... – и тут он затих.