Лев Славин - Два бойца [сборник]

– Для чего вы еще в касках?

– У нас есть и фуражки, – несколько обиженно сказал гренадер и в доказательство вытащил из-за пазухи фуражку, – но ведь идет дождь!

В этот момент я впервые с необыкновенной явственностью ощутил, что война кончилась. Каска уже не имела для гренадера боевого значения. Она превратилась в зонтик. Но что за дьявольская аккуратность в такой драматический момент! Среди обломков своей рушащейся империи гитлеровский солдат охвачен одной заботой: как бы фуражечка не испортилась. Какая бесчувственная добродетель!

Препровожденный в штаб генерала Чуйкова, Вейдлинг был здесь допрошен.

Посреди рассказа о последних днях Новой имперской канцелярии обычная сдержанность вдруг покинула Вейдлинга. Он впал в короткую, но сильную истерику. В этом состоянии он не смог сам сформулировать приказ о капитуляции. Ему помог начальник штаба обороны Берлина полковник Ганс Рефиор, крупный, щеголеватый мужчина с моноклем и тщательно расчесанным пробором. Казалось, что забота о собственной наружности составляет главное занятие этого рослого холеного офицера.

Исторический документ этот он составил с таким профессионально невозмутимым видом, точно он всю жизнь только и делал, что сочинял приказы о капитуляции.

«Приказ по войскам Берлинского гарнизона.

2 мая 1945 года.

Солдаты, офицеры, генералы!

30 апреля фюрер покончил с собой, предоставив самим себе всех нас, ему присягнувших. Согласно приказу фюрера, вы должны были продолжать борьбу за Берлин, несмотря на недостаток в тяжелом оружии и боеприпасах, несмотря на общее положение, которое делает эту борьбу явно бессмысленной. Каждый час продолжения борьбы удлиняет ужасные страдания гражданского населения и наших раненых. Каждый, кто падет в борьбе за Берлин, принесет напрасную жертву. По согласованию с Верховным Командованием советских войск, я требую немедленного прекращения борьбы.

Вейдлинг, генерал от артиллерии и командующий обороной г. Берлина».

Нервно играя смуглым морщинистым лицом, Вейдлинг поместил под приказом свой росчерк.

Тотчас приказ был отпечатан нашими машинистками. Громкоговорители проревели его по-немецки над Берлином, уже разрозненно, но еще яростно сражавшимся.

Пока все это происходило, количество пленных на командном пункте росло. Появились и штатские. Один из них отрекомендовался:

– Советник министерства пропаганды Хейрихсдорф, ученый секретарь рейхминистра доктора Геббельса. Господин Геббельс сегодня отравился совместно с семьей. Таким образом, сейчас единственный представитель власти в Берлине – статс-секретарь господин доктор Фриче. Угодно, я провожу вас к нему? Правда, надо пройти через линию фронта. Но с вами…

С ученым секретарем отправились наши офицеры. Их сопровождал немецкий солдат. Когда они вошли в расположение противника, солдат заорал:

– Внимание! Не стрелять! Это парламентеры!

Стреляли…

Все же удалось пройти к министерству пропаганды. Там был хаос невообразимый. Мятущаяся паническая толпа. Военные перемешаны со штатскими. Из этой толчеи выделился долговязый носатый мужчина в корректном черном костюме, словно он собирался на похороны.

– Я доктор Фриче…

– Ах, это вы и есть?

– Я готов скомандовать войскам о капитуляции.

Они очень любили командовать. Если уж нельзя во

время войны, то хотя бы во время капитуляции.

– Что ж, скомандуйте.

– Но, простите, как? Наш министерский радиопередатчик не действует. Разрешите проехать к вам и скомандовать через ваш?

– А вы уверены, что войска вас послушают?

– Помилуйте, господин офицер! – На лице руководителя фашистской пропаганды изобразилась обида. – Я большой авторитет в Германии, я – член правительства!

Они все были доставлены к нам – и доктор Фриче, и доктор Кригк, видный фашистский публицист, и геб-бельсовская машинистка Курцава. Услуги Фриче к этому моменту уже были излишни: немецкие солдаты сдавались массами.

Фриче был разочарован: ему так хотелось командовать…

Второго мая в Берлине шел дождь, мелкий, холодный. Он не в силах был затушить пожары. Низкие, тяжелые тучи носились над развалинами, едва не задевая красных флагов на шпилях Берлина.

С утра еще шел бой, но днем на перекрестках, как кучи хвороста, вырастали груды винтовок, сдаваемых немецкими солдатами. Мы устремились к рейхстагу. Он дымился. Хотя бойцы здесь и уняли пожар, но стены еще тлели. Рейхстаг был весь изорван снарядами. Он превратился в какие-то гигантские каменные клочья. Главный вход угадывался по очертаниям.