Заур Зугумов - Записки карманника (сборник)

Неволя диктовала свои правила. На свободе ты мог быть вором высшей квалификации, купаться в золоте и шелках, иметь красивым девок и т. д. В зоне же, не умея играть в карты, без поддержки тебе подобных, ты мог жить мужиком, но естественно, воровским. Вот такой вот существовал парадокс. Но, заметьте, ничего предосудительного, с воровской точки зрения, в этом не было. Такой мужик по-жизни освобождался, его встречали кореша, как и подобает, хорошо зная, что их друг жил в зоне мужиком, и продолжалось все, как и было до отсидки.

Куда бы не прибыл этап: в тюрьму, на пересылку, в карантин зоны, непосредственно в столыпине, первый вопрос, который задают бродяги окружающим: «Кто из воров присутствует»? Если таковых нет, интересуется, кто на положении , в авторитете, когда заезжал последний из урок, кто именно и т.д. Вот поэтому, любой из бродяг всегда знает, даже будучи « под замком », где в данный момент находится тот или иной жулик. И не обязательно, чтобы это было внутри лагерного управления. Беспроводной телефон доносил до самых глухих уголков Страны Советов все то, что касалось воровского мира.

Поэтому, еще до того, как попал в карантин, я точно знал, кто из урок находится на этой зоне. Но, для большей убедительности спросил еще раз. Воров было двое. Моя информация подтвердилась. Ими были Боря Армян и Гриша Грек.

С одним из них, Борей Армяном, мы уже встречались не раз и были в довольно-таки неплохих отношениях.

Здесь следует прояснить некоторые детали. Бродяга мог знать большое количество воров. В особенности, если чалился продолжительный период времени, тем более, если в одном и том же управлении, не зависимо от того, с перерывом, или без выхода на свободу. Но главное было, сколько душ воров знали его. И не просто знали, а в каких отношениях были с этим человеком. К примеру, арестант жил в одном бараке с вором. У них однозначно должны были быть какие-то взаимоотношения связанные со всем общим, но это далеко не значило, что арестант мог где-то похвастаться близостью с этим уркой . Ему бы это и в голову не могло придти. Ибо называлось такое поведение спекуляцией воровским именем. Особо строгое наказание за это не предусматривалось, если в поведении не было корыстных целей, но дорога в воровской мир уже навсегда была закрыта.

Вор мог приблизить к себе, то есть взять в семейку, лишь человека, которого хорошо знал ранее, либо того, за кого ему порекомендовали его братья. То есть, говоря языком светских обывателей, нужны были прекрасные рекомендации.

На кону стояло слишком многое, а порой все, поэтому доверять человеку лишь только потому, что питаешь к нему симпатии, было бы непростительной глупостью, которой, в мою бытность, никто из воров не страдал. Да и доверие доверию рознь. И с этим трудно не согласиться.

Что касается меня, то познакомился я с Армяном еще на пересылке Весляна, когда был там под раскруткой на бетонке , летом 1975 года. Получив из сангорода (областная, или краевая больница для заключенных), от моих подельников урок, Карандаша и Дипломата, маляву, Коля Портной, один из авторитетнейших московских воров, который находился в тот момент на пересылке, сразу подтянул меня к себе в хату. Он чалился в ней один. Позже на пересылку заехал и Боря.

Это был невысокого роста, стройный мужчина лет 45–50, худощавый, но мускулистый и сильный. Лицо его, с правильными чертами и небольшой горбинкой, свойственной кавказским мужчинам, обрамлялось темной недельной щетиной; черные, проницательные глаза смотрели грустно и даже несколько строго. Губы его давно отвыкли от улыбки. В этом человеке чувствовалась такая жизненная сила, что на его высоком, мыслящем лбу не было ни одной морщинки. Однако лицо его было бледно, бескровно, и щеки ввалились. Жизнь в таежных лагерях не могла не оставить свои характерные следы.

Второй раз мы встретились с Борей приблизительно через год, но уже на тройке, в Княжпогосте. Но оба там пробыли не долго. Нас, сначала Борю, а потом и меня, развезли по разным направлениям.

За второго уркагана , Гришу Грека, я только лишь слышал, но того, что слышал, вполне хватало, чтобы проникнуться к нему самым глубоким уважением. Арестанту даже иметь шапочное знакомство с таким вором было уже почетно. А корефаниться , значило быть ему равным. Правда, с одной маленькой, но существенной разницей. Еще, не будучи признанным урками на сходняке . Впрочем, все, кто был в семейкой с Греком и ему подобными ворами, рано или поздно попадали в воровскую семью. Это, помимо самих урок, были молодые, честные и благородные крадуны , в воровском понимании этих прилагательных, готовые в любое время отдать жизнь за воровские идеалы и ближнего своего.