Максим Замшев - Концертмейстер

На Больших бульварах звуки стали разнообразней. Кто-то что-то куда-то тащил, кто-то с кем-то о чем-то переговаривался, горлопанили разносчики газет, около выходов из метро начинали рабочий день попрошайки, старые проститутки кутались в искусственные шубы на перекрестках отходящих от бульвара Сен-Дени улиц.

Здесь всем хватает места. Здоровым, больным, инвалидам, клошарам, попрошайкам. Ценности республики тут превыше всего. И у левых, и правых. А в СССР после войны, — ей рассказывала Людмила Дюмаж, — скопилось такое количество инвалидов, попросту обрубков, без рук и без ног, так рьяно они попрошайничали, играя на гармошках и распевая фронтовые песни, что товарищ Сталин взял их всех и отправил на Валаам, чтоб вид не портили. На острове до сих пор огромный дом инвалидов. Говорят, живут они там в нечеловеческих условиях.

Людмила Дюмаж создала фонд, призванный поддерживать русских музыкантов, писателей, художников, живущих во Франции. Она настояла, чтобы фонд вскоре после эмиграции Михновых организовал концерты Семена. Лена сразу же с ней подружилась. Что-то родное ощутила. Между ними сложились чуть заговорщицкие отношения. Лена часто приглашалась Людмилой в шикарную квартиру Дюмажей на бульваре Распай — на кофе. Женщины судачили о мужьях, Людмила, живущая в Париже больше четверти века, открывала Лене все тонкости парижской жизни… Лена за десять лет привязалась к ней почти как к матери. И вот теперь их свяжет еще кое-что.

Что же ждет ее? Куда она сейчас идет?

Ей уже не двадцать лет. Сейчас декабрь 1985 года. Она в Париже. Она жена очень известного пианиста, десять лет назад бежавшего из СССР.

Ночные заведения закрылись совсем недавно. Кое-где еще бросались в глаза сиротливые следы гульбищ: скопища окурков, пивные банки, просто мусор. Из кофеен с каждой минутой острее пахло сдобой, ветерок приносил также запахи кухни и кофейных зерен. За все это она любила Париж. Но сейчас ей все это вдруг показалось таким пошлым, почти отвратительным.

Пора признать: уехав из СССР, она ничего не нашла, но потеряла любимого мужчину. И никакая политика, никакая свобода и демократия, никакие республиканские ценности этого не компенсировали.

Но ничего не изменится. Все оборвано. Она сама все оборвала. Она знала, на что шла… Она откажется… Или нет?

Приметив первую же стоянку такси, она села в первую машину и поехала к себе, на бульвар Вольтера. Около дома купила круассанов. Клубнику. Джем.

На беззвучный вопрос сидящего в гостиной и отхлебывающего кофе Семена ответила:

— Вот. Принесла…

Есть такие места, куда солнце проникает неохотно, а если уж и проникает, то жмурится и отворачивается. Таким местом среди прочих была квартира на углу улиц Чехова и Жуковского в Ленинграде. Там бодрствовал отец Вени и дедушка Лены.

Аполлинарий Михайлович Отпевалов давно уже приучил себя спать ровно столько, сколько требуется организму, чтоб восстановить силы.

Сегодня воскресенье. Вчера ему пришлось на прогулке урезонить обнаглевшую молодежь. Сейчас он корил себя за это. Зря не сдержал инстинкты. Но, с другой стороны, когда здесь появится чета Дюмажей, все это, вся эта его нынешняя жизнь утратит смысл. Начнется новый виток… Сияющий…

Когда вскоре после войны ему на стол среди прочего легли донесения о том, что в одной из московских больниц замечены махинации с морфием, он заинтересовался этим не на шутку. Что это? Преступная группа или одиночка? Самое любопытное, что никаких признаков сбыта наркотика не наблюдалось. Значит, одиночка. Значит, недюжинной смелости и изворотливости человек. Такой мог бы пригодиться.

Людмилу Гудкову он вычислил быстро. Достаточно было проследить за ее другом — композитором Лапшиным, чтобы понять: она таскает морфий для него. Около Гудковой сформировался круг людей, чьи связи Отпевалова крайне занимали. Так называемая интеллигенция, известные люди и люди, вокруг них крутящиеся. Лакомый кусок для вербовки всех уровней и манипуляций. В этой среде осведомителей у органов хоть пруд пруди. Но их показания надо сверять: здоровы приврать больно интеллигентишки.

У Гудковой часто собирался народ, вел разговоры, за которые статья светила каждому, кто в них участвовал. Отпевалов, как только взял Гудкову в разработку, установил в ее жилище прослушку и, когда прослушивал то, о чем болтают ее гости, поражался их наглости, граничащей с безрассудством. Вроде бы органы немало сил потратили для того, чтобы советские люди обретали бдительность. Но нет. Все бесполезно! Как можно так подставлять друг друга! Ведь они все назывались друзьями. Вот и композитор изображал, что уколы дополнительного морфия, которые он получал от своей знакомой и бывшей одноклассницы, — это нечто само собой разумеющееся. И только когда этот идиот случайно наткнулся на него и его агента — чего шлялся по городу на ночь глядя? — от страха собрался вырезать себе большую часть желудка, чтобы слезть с морфия. И ведь заставил врачей. И чуть не помер! Ничтожество. Из него так легко было сделать козла. козла отпущения. Молчаливого козла!