Максим Замшев - Концертмейстер

— Я ему все рассказал. Про твоего Волдемара. Вон про него. — Арсений подбородком указал на объект своей ненависти.

— Что рассказал? — еще не ощущая масштаба катастрофы, спросила Храповицкая.

— Что он твой любовник. Что из-за него ты выгнала отца. И меня. И что он сидел в тюрьме…

— О боже! — Светлана села на табуретку в коридоре и схватилась за сердце. — О боже…

Саблин кинулся к Свете, вмиг побелевшей.

— Что? Сердце?

Та кивнула.

— Какие лекарства дома есть?

— Там аптечка в кухне. Что-то вроде было. — она застонала.

Саблин, зло глянув на Арсения и укоризненно покачав головой, поспешил в кухню. Арсений смотрел на мать. Узнавал и не узнавал ее. Родная чужая женщина.

Вскоре Волдемар вернулся и дал Светлане нитроглицерин. Потом помог ей подняться и повел в спальню.

Арсений остался в прихожей. Его обуревало чувство, что он победил и теперь один наслаждается видом опустевшего поля битвы.

Никого не было жалко.

И себя тоже.

Он тихо разделся и прошел в Димкину комнату. Растянулся на раскладушке. Рядом лежали домашние штаны и пижама. Видимо, братнины. Дедовского спортивного костюма нигде не было. Мать, видно, убрала его куда-то. А как хорошо было бы сейчас надеть его, закутаться в одеяло, согреться. Голова немного кружилась. Перед тем как заснуть, он успел подумать: Саблин с мамой, Аглая с Димкой, а я никому не нужен.

Если бы Лев Семенович слышал то, что происходило в коридоре, он, наверное, не выдержал бы.

Но старый композитор крепко спал.

Аглая настигла Димку как раз около той лавочки на детской площадке, где он застал ее когда-то плачущей и принялся успокаивать. Теперь пришла пора ей утешать его. Он больше не убегал от нее, просто сел на скамейку, сгорбился, не ведая, куда девать руки, ноги, себя, куда ему идти и что предпринять. Она встала рядом и положила руку ему на плечо. Он никак не отреагировал. Его решимость никуда не делась. Просто застыла и сковала его. То, что он услышал от брата, требовало от него пересмотреть всю его предыдущую жизнь. Но как пересматривать? Обдумывать это некогда. Просто отдаться чему-то, что в тебе сильнее тебя же прежнего, что сильнее всего, что прорвет многолетнее тягостное умолчание.

Аглая поражалась, как ее друг на глазах изменился. Из аккуратного, свежего и неиспорченного мальчугана, самые яркие эмоции которого связаны со школьными успехами и победами «Спартака», он превратился в решительного мужчину, способного на поступок, страстного, живого, эмоционального. Вся ее снисходительность, все ее нежелание признать его за взрослого и даже некое раздражение от его инфантильности окончательно испарились. «Он не сдрейфил и спас ее пса, а теперь он полон решимости совершить что-то еще. Ему не нужно сейчас разбираться с Волдемаром, матерью и всем прочим. Ему нужна я».

Аглая никогда не приходила к выводам, способным ее расстроить.

— Пойдем? А то холодно. — Аглая действительно начинала мерзнуть. Мороз с каждым часом все больше входил в раж, все понижая и понижая ртутные столбики в градусниках на окнах москвичей.

— Куда? — Димка поднял на нее глаза.

— Ну, не знаю. — Аглая рассмеялась. — Я уже тебя к себе приглашала. Нужно ли во второй раз? Еще откажешь.

— Дома хватятся. Будут названивать тебе.

— Будут названивать, скажешь, что у меня. Ты же взрослый уже. Можешь и не заночевать дома. Мне в твоем возрасте это уже разрешали. — Аглая привирала, конечно, но считала, что ради дела. — Да и, полагаю, твой брат найдет способ ее успокоить.

— Ты так думаешь? Мама его не послушает. — страх перед матерью еще мерцал в нем. Даже после того, что поведал Арсений о ней и Волдемаре.

— Пошли, а то у меня голова сейчас отмерзнет. Не забудь, что ты собирался сделать только что. Кричал: я убью эту тварь! Ты не боялся, как мать это переживет? Это уж пострашнее, чем остаться на ночь у соседки. Не в притоне же ты собрался ночевать!

В голове у Димки сейчас ежесекундно сталкивались тяжелые поезда и с оглушительным грохотом взрывались. В одних составах томились его прошлые мысли, в других бурлили они же, но освобожденные от прошлого своего облика и, как всякие получившие свободу, немного потерянные и расхристанные.

Как мать жила с этим? Как? Так подло обманывала его, деда, отца. Так радела за правду, за порядок, за справедливость, так следила, чтобы он не попал ни под чье дурное влияние, был хорошим сыном, внуком, отлично учился, не приобрел вредные привычки. А сама? Разве справедливо, что он из-за нее вырос без отца и без брата? Но она его мать. А мать — это святое. И… что теперь?