Сами Михаэль - Виктория

«Азиза просто глотает этот сон, — писал Йегуда. — Господь дал мне красивую и прилежную супругу, но дал Он мне ее в наказание. Дают лестницу безрукому и говорят: поднимись в красоту поднебесья. Не зря все эти ее смешки с Азури, только честность и преданность брата ставят щит перед позором».

Наджия замолчала.

— И это все? — разочарованно спросила Азиза.

— Так сказала мне бабушка и ушла, — сказала Наджия с завершающей интонацией.

Михаль подняла чашечку с чаем и так держала ее, пока та остывала у ее губ. Война это, война, что надвигается, как огненный шторм. Переулки превратятся в кладбища, Господи, помоги!

Виктория восхищалась матерью, сумевшей найти такие красивые слова — весь Двор заставила заслушаться. И горда была маминой бабушкой, будто та и впрямь посетила их Двор. Она встала, передала девчушку Тойе и угостила мать и Азизу крепким чаем. Лицо Йегуды на втором этаже совсем посерело, но он продолжал писать:

«А вот что сказал раввин Шимон Агаси в Главной синагоге: горе вам, тем, кто будит в мужчинах дурные страсти. Даже и при исполнении своих супружеских обязанностей должно блюсти скромность, не вольничать и не разводить хиханьки да хаханьки и, упаси Бог, не нахальничать, а все делать скромно и с боязнью и с трепетом пред Небесами. В Библии сказано: поела и губы утерла, а это значит, что и в час совокупления, именуемого трапезой, прежде всего должны присутствовать скромность и стыд, а не то чтобы сразу раскрыть все тайны и загадки. — Его взгляд поблуждал в пространстве, между ним и сидящей напротив матерью, и он продолжил на иврите: — И может, именно из-за этого чертова трепета и боязни я и лишил тело Азизы радости. Вел себя как парализованный в ту первую ночь, когда еще был в полной силе, а сейчас я тоже как парализованный из-за болезни и старости. Что ж удивляться тому, что она так смеется перед Азури и даже перед этим молокососом Рафаэлем!»

Он все продолжал писать, но через некоторое время Мирьям заметила, что голова отца упала на перила, и она быстро поднялась и позвала мать. Тут же побежали за мудрецом Джури Читиатом, чтобы тот шел лечить больного, и старец сразу откликнулся и вышел из дому, потому что испытывал к этому особому больному глубокое почтение, был он согбенный, шел, одной рукой опираясь на палку, а другой — на своего внука, и так прошел весь короткий путь между домами. Он сказал то, что и без него было ясно: скрытая нечистая сила погубила сердце Йегуды и селезенка тоже пострадала. И он надел на него амулет и велел укрепить его тело хорошо прожаренной бараньей печенкой, а утром дать сметаны, которую снимут с молока буйволицы и подсластят финиковым медом. Никто не заметил, что он спрятал в свой кафтан листки, разбросанные по циновке, на которой лежал больной.

А звезда Наджии закатилась, и уже никому не было дела до ее переживаний. И потому она обратилась к Джамиле, ворожее, плакальщице и повитухе — в зависимости от надобности. Ворожея за несколько грошей объяснила ей, что сон этот ей приснился из-за внезапного испуга, взбаламутившего ее кровь. Но Наджия ее словам не поверила — она и так каждый божий день в страхе! Джамиле неведомо, каково это — висеть в воздухе в руках великана и не знать, грохнут ли тебя об пол или расшибут, шмякнув о стену. Нет уж, сказала она с некоторой даже гордостью, как человек, который знает что почем, она не то чтобы какая-то избалованная лошадка. Ее всякими страхами не напугаешь. И снова торжественным языком стала описывать ту разноцветную могилу, пока Джамила не поняла и не сказала с усмешкой:

— Да не могила это вовсе, а человек!

— Человек?

— Именно что человек, — со значением сказала Джамила, специалистка по закавыкам и загогулинам души.

Наджия страдала по потраченным впустую денежкам, ведь и сама уже разгадала свой сон. Вернувшись в дом, она собрала все монеты, которые сумела за это время скопить, и перед тем, как уйти на поиски той самой блуждающей могилы, вызвала Викторию и приказала:

— Сегодня варишь ты, и пусть Тойя поможет тебе последить за гаденышами вместо того, чтобы стоять дурочкой да палец сосать. Да что с тобой? — спросила она Викторию, у которой на лице вроде и смех и слезы. Она по-своему любила эту девчонку. Пусть присутствие Виктории и подчеркивало ее собственную никчемность, все же в вертепе враждебного ей Двора без нее была бы как без рук. — Ты что, заболела?

— Нет, — ответила Виктория, поражаясь теплой нотке в голосе матери.

И вот поближе к полудню мать вышла на поиски той самой могилы желтого, зеленого и черного цвета. Не так-то просто было разыскать Саламана, залатанное пальто которого отяжелело от золотых монет. Место его проживания было тайной. Многие пытались его выследить, потому что представляли себе размеры богатств, которые он при себе таскал, но до сих пор никому не удалось узнать, где он спит по ночам. Он ходил и бродил, как призрак, и в праздники, и в будни.