Эна Трамп - Леди Джейн

Боря сторожем в теплосетях – устоявших при всех сменах караула, Галка делала педагогическую карьеру в том же Дворце творчества юных, в который устроилась смотрителем при ёжиках. Она закончила пединститут без отрыва от производства. Возвысилась, кажется, до больших высот заведования всей секцией, то есть бесчисленными смотрителями самых разных кружков. Они (Галка с Борей в согласованный отпуск) как раз ездили – но не в Турцию, а в более экзотические страны. Видели маоистов в горах Непала. Видели и видели. Политикой они не интересовались – интересовались экзотикой. Боря – сохранивший свой хайр – бросил музыкальные упражнения, в пользу сначала радиовещания, а потом, когда появился, – интернет. Всё это в свободное от работы время – которого было: трое суток из четырех. Так же, как не давали себе труда расписаться, они не обременили себя детьми. Он их не видел.

Так же, как сказал давно о Ксюше (пропавшей) – не муж; совсем другой человек. «Я с ней впервые начал говорить». Так же о Галке мог сказать он. Галка – довольно-таки разбитная особа, еще в девятом классе флиртовавшая с половиной зрелых мальчиков параллели, почему-то – опять «не давала себе труда» – делать это с Матвеем. Вероятно, он для нее не существовал как потенциальный партнер. Так же было и потом – когда Матвей охладел к ней. Галкины узы были крепки, и любой другой, сделавший только намек на движение вбок, мог рассчитывать на удвоенное, сравнительно с прочими, охмурение. Тут она просто не обратила внимания. Иной раз заходили они с Борей, прогуливаясь поблизости, но Борю, самодовольного совсем на другой, чем сам Матвей, лад, он не любил, так что в компании из троих было двое скучающих – Матвей и она. Так всё и сошло. Вряд ли следует это отнести на счет Галкиной мудрости – то есть что-нибудь вроде того, что всегда понимала, что она – не она: лишь катализатор для давно готового, ждущего только случиться, процесса. Галка была глупа. То, что и нужно. Матвей говорил. Она молчала.

Он не помнил, слышал ли хоть раз ее голос – в разговорах с собой, ну хоть какое-то «да?» или «направо». Зато он помнил свой голос. Торопливо, захлебываясь, останавливаясь только чтобы вдохнуть – и тут же вновь обрушиться под лавиной рвущихся прозвучать мыслей. Вот что он встретил потом в Кате Дихтер – когда у самого это давно прошло – и ни у кого больше уже не встречал такой обращенной на всё существующее страсти. И ни с кем больше – кроме как с Катей Дихтер – он не ощущал это «прошло». Тут он пожалел. Еще бы. Так что он только и мог делать то, что ей было нужно – молчать; на свой, конечно, манер, попробуй-ка помолчи в письмах. Он мямлил, тужился, поддерживал подаренные ею с невозможной щедростью темы, и всегда чувствовал себя на целую молодую жизнь позади, а потом мягко, как мог, прекратил поддерживать ее своим вниманием – с твердой уверенностью, что она перенесет это так же безболезненно, как он свое к Галке охлаждение. Запнется, да; прервется на полузвуке, и будет мучиться в тишине, пока накопленная под напряжением страсть не прорвется, уже – в деле.

Матвей – хочется сказать «грыз ручку за столом». Да, ручек уже не было. Сидел за компьютером. Гостей не было.

Он работал – сверял перевод с французским переводом же с оригинала; правил, в режиме «записывать исправления», и в открытом в другом окне письме записывал спорные случаи со своими обоснованиями замен. Сейчас он прекратил работать. Он думал о Кате Дихтер: о ее безоглядном, как и всё остальное, рывке к православию, закономерном, но от того не менее фальшивом. Он сам проделал этот путь; тем меньше считал возможным предлагать ей вывод. Если она действительно так похожа на него, то, когда пройдет полный круг, они встретятся.

Но скорее всего нет. Что-то он не помнил возвращений.

Он перестал думать о Кате Дихтер, потому что думал о себе. С тех пор, как перестал курить, и до самого сего дня таскать свое тело было необычайно легко. Несмотря на выросший живот: но он был соразмерен всему остальному. Основной вес ушел в ноги. «Каменная задница» – сказала с восхищением молодая хиппи; необычайно женственная и милая, сталкиваясь с чем-то неведомым, в основном непримиримо противоречащим предыдущим ее стандартам и убеждениям, она – вся – становилась восхищением. Что не мешало ей потом – в письмах и статьях – грубить, иногда по-девичьи неумно.

А иногда и очень умно.

Она еле успевала за Матвеем. Двадцать лет назад, в пору филологических и смежных штудий, Матвей был неверующим христианином. Десять лет назад, работая на стройках, он был левым активистом. И здесь, и в Украине (в Украине было иначе, чем здесь). Сейчас, возвратившись к необременительной сидячей работе, он много гулял. Политическую эстафету приняли подросшие за это время новые юноши и девушки, с ними был он знаком. Сам не участвовал ни в «Еде вместо бомб», ни в стоянии с листовками у проходной единственного оставшегося в живых станкостроительного завода. Молодую хиппи это возмущало; Матвей возражал, что, как и прежде в религии, измерив и взвесив, выбрал между коллективным самообманом – и своим разумом и опытом. Нет, не «вышел на пенсию». «Команданте, ваши штаны скоро смогут ходить. – Что ж, я научу их и стрелять!» Но сперва пусть научатся ходить. Так говорит Каменная Задница. «Что же ты будешь делать, пока они будут учиться?» – Он поворачивал к реке.

Читать дальше