Дэвид Арнольд - Москитолэнд

Он думал, что лучше доктора Макунди.

Я схватила стопку с чернильными пятнами и пролистала:

– Пенис, пенис, пенис… Ух ты, это что, вагина?

– Бога ради, Мим! – взмолился папа.

Я бросила карточки на стол и выставила перед собой оба средних пальца:

– Скажите, что вы здесь видите, док.

Папа встал и посмотрел на маму, что тихо сидела рядом, сложив на коленях руки. Она не улыбалась, но и не хмурилась.

– Ничего страшного, мистер Мэлоун, – успокоил доктор Уилсон, вынуждая отца сесть. Затем снова повернулся ко мне: – Вспомни, о чем мы говорили, Мим. Вспомни, как важно облекать все свои чувства в слова. Порой проблема кажется несущественной, пока не скажешь о ней вслух.

Я закатила глаза:

– Я чувствую злость и…

– Начнем с имени, – прервал доктор, вскинув руки. – Назови свое полное имя, пожалуйста.

– Меня зовут Мэри Ирис Мэлоун.

– Продолжай, – тихо произнес он.

Я тоже понизила голос, потому как недавно выяснила, что шепот, оказывается, куда громче крика.

– И я не в порядке. Я злюсь. Помираю со скуки. И думаю, что доктор Макунди в миллион раз лучше, чем вы.

Улыбочка Уилсона меня бесила.

– А как же голоса, Мим? В последнее время у тебя были приступы?

– Говорите так, будто я… не знаю… эпилептичка или типа того. Круглые сутки пускаю слюни и бьюсь на полу в судорогах. – Я взяла карточку с кляксами. – А разве чернильные пятна не совсем средневековье? Что дальше? Лоботомия? Шоковая терапия? Боже, все прям как в «Гнезде кукушки»…

Уилсон кивнул. Равнодушно.

– Можем обойтись без чернильных пятен, если хочешь.

– Да, хочу. Очень-очень хочу.

Вместе со стулом выдвинувшись из-под стола, он открыл ящик и достал стерео, похожее скорее на пушечное ядро. Затем начал листать папку с компакт-дисками:

– Как насчет музыки? Тебе нравится Вивальди?

– Макунди включал Элвиса.

– Боюсь, у меня только классика.

Удивил.

– Ладно. Тогда Бах. Сюита для виолончели номер один?

Уилсон порылся в папке и извлек двойной диск Баха:

– Уверен, здесь есть первый концерт для виолончели.

– Сюита, – поправила я.

– Да-да, – пробормотал он, – все вокруг суета.

– Черт, док, да вы идиот.

Папа сполз по спинке кресла и уткнулся лбом в руки. Все знают, что он вечно висит на волоске, и теперь казалось, что тот наконец готов порваться.

Доктор Уилсон задал еще несколько вопросов и сделал несколько заметок, пока я изучала его кабинет. Уютные растения. Уютные кресла. Стол красного дерева, несомненно, ценою с «ауди». А за спиной доброго доктора – его личная Стена Мужества. Я насчитала семь вставленных в рамки дипломов, повешенных заботливо, с гордостью и нехилым недоумением, мол, охо-хо, ты не веришь, что я важен? Тогда как ты объяснишь вот это?!

Уилсон на миг оторвался от заметок:

– Полагаю, в вашей семье бывали случаи психоза?

Папа кивнул:

– У моей сестры.

Спустя несколько драматических подчеркиваний Уилсон закрыл мою медкарту и достал новую стопку бумаги. Маленьких розовых квадратиков.

– Выпишу ей «Арипапилазон», – сообщил он. – Десять миллиграммов в день – это по одной таблетке.

Краем глаза я видела, как мама впилась пальцами в папино бедро. Он отодвинулся, освободил ногу и ничего не сказал.

– Простите, – начала мама, подав голос впервые с начала сеанса, – неужели это правда необходимо? Доктор Макунди считал, что в случае Мим медикаментозное лечение преждевременно.

Уилсон снял очки, мельком глянул отцу в глаза и оторвал от пачки листок с рецептом:

– К сожалению, в этом вопросе наши с доктором Макунди мнения не совпадают. И конечно, решать вам, но это моя… профессиональная рекомендация.

Только я уловила критику в адрес Макунди. Или просто мне одной было не все равно. Профессиональная . Намек, что советы Макунди иного рода. А по мне, так Уилсон, папа и их приверженность лекарствам куда абсурднее, чем все чучела гризли в мире.

– Мы читали о препарате, давшем хорошие результаты, – сказал папа, глядя в рецепт. – Как он там назывался, Ив? Абили-что-то-там.

Мама скрестила руки на груди и уставилась в противоположную сторону. В ее глазах горел невиданный мною прежде огонь.

Доктор кивнул:

– Это он и есть. «Арипапилазон» в основном известен как «Абилитол».

На комнату словно опустился покров. Черный саван болезней, предсмертных минут и всего того худшего, что есть в самых худших местах. Слово-мутант, жуткий гибрид, неестественный союз двух корней, настолько разных, насколько это вообще возможно. Абилити – дар. Витриол – злоба, яд. «А ты, Абилити, берешь ли Витриол в свои законные суффиксы?» Я хотела закричать, что против сего порочного брака, но не вышло. Полный песка, пересохший рот слипся. Доктор Уилсон с непроходящей улыбкой вещал о преимуществах «Абилитола», а папа кивал, как кукла-болванчик, не замечая, как углубляются в комнате тени.