Дэвид Арнольд - Москитолэнд

– Автор – философ. Джон Дьюи. Меня с этого парня реально бомбит.

«Это не та же книга. Не та же. Это не та же книга».

Пончомен протягивает мне томик:

– Интересно? С радостью одолжу.

Игнорируя его, я отворачиваюсь к окну и вглядываюсь в размытый пейзаж. Но вокруг ночь, слишком темно снаружи и слишком светло внутри, и я вижу лишь собственное лицо с заостренными чертами в обрамлении длинных темных волос. Сейчас я как никогда непрозрачна.

Зажмуриваюсь, и в этом чистейшем небытие книга Пончомена выковыривает смутное детское воспоминание из подкорки моего мозга. Путешествуя по синапсам и нейротрансмиттерам, оно взбивается до кондиции восхитительного соуса, и вуаля – кушать подано:

Мама сидит в любимом желтом викторианском кресле, читает Диккенса. Я, в нежном возрасте семи или восьми лет, расхаживаю вокруг с молочной клетью, притворяясь, будто наша гостиная – это бакалейная лавка.

– Почем кедровые орехи? – спрашиваю я девчачьим голосом.

– По восемьдесят два доллара, – отвечаю другим, грубым.

Папа сидит за столом. Сверлит взглядом биографию Трумэна, хмурится. И, думая, что в свои годы я ничего не слышу, спрашивает:

– Тебе ни капли не тревожно, Ив?

– По поводу чего, Барри? – отзывается мама.

– Я о… да только взгляни на нее, – шепчет папа, закрывая книжку. – Она ведет себя, как…

Голос его обрывается, но мама улавливает суть:

– У нее нет братьев и сестер, Барри. Чего ты ожидал?

Папа хмурится сильнее и шепчет все яростнее:

– Именно так все начиналось у Из. Голоса и всякое такое. В точности вот так!

Теперь и мама захлопывает книгу:

– Мэри не похожа на Изабель.

А папа вновь открывает свою и утыкается в нее носом:

– Твои слова да богу в уши…

– Мим? – Голос Пончомена возвращает меня к настоящему.

– Что?

Он вскидывает бровь и улыбается, вроде как забавляясь:

– Я тебя как будто… в транс вогнал. Все нормально?

Киваю.

– Уверена? Я мог бы… ну не знаю, вдруг на борту есть доктор или типа того.

Он вертится на сиденье, словно позади нас и вправду сидит человек со стетоскопом на шее.

– Говорю же, все нормально.

Пончомэн облизывает большой палец и листает книжку дальше:

– Хорошо, а то я как раз дошел до самого интересного. Ни за что не поверишь, что Дьюи пишет дальше…

– Я как раз дошел до самого интересного, Ив. Вот, слушай: «Мысли вслух, спорящие голоса, комментирующие поступки голоса, соматическая пассивность, вынимание мыслей…»

– Что ты читаешь? – прерывает мама.

Я слышу, как папа поворачивает книгу, демонстрируя обложку:

– «Клиническая психопатология» – нашел в библиотеке.

Мне четырнадцать. Стою за дверью родительской спальни, прижавшись к ней ухом.

– Барри, какая древность! Это что, пряжа? Развалилась настолько, что пришлось сшивать.

Папа шумно дышит через нос.

– Оттого написанное тут не стало менее актуальным, Ив. Автор, Курт Шнайдер, великолепен! Предположу даже, что гораздо лучше Макунди. Смотри, он тут говорит, как отличить психотическое поведение от психопатического.

Опускаюсь вниз и заглядываю в щель под дверью.

Мамины хлипкие тапочки раздраженно снуют по комнате.

– Психопатическое поведение? Господи, Барри!

Папа вздыхает:

– Я же тебе рассказал, что видел сегодня.

Сегодня Эрик-с-одной-р бросил меня прямо во время обеда. А позже, забрав меня из школы, папа вел себя как-то странно.

– Ты видел нашу дочь, расстроенную из-за мальчика, – говорит мама.

Мгновение не раздается ни звука, а потом…

– Ив… – Тихий печальный голос отца полон отчаяния. – Она задавала вопросы и сама на них отвечала. Точно как Изабель.

– Ладно, теперь я встревожен, – влезает Пончомен.

Мой смещенный надгортанник трепещет, утихает и снова начинает дрожать. Я вытаскиваю из рюкзака средство для снятия макияжа и протискиваюсь мимо коленей Пончомена.

Больше не могу ждать.

Иду по проходу под бесконечный вой шин снаружи и грохот волн, поднимаемых ими на лужах. В предпоследнем ряду Арлин спит на плече Джаббы Хатта. Тот читает роман Филипа К. Дика, словно и не замечая на себе крошечной головы соседки.

В уборной сдвигаю щеколду на «ЗАНЯТО». Лампы включаются автоматически, затопив комнатушку болезненно желтым светом. В грязном зеркале вижу, как закрывается мой мертвый глаз. Это все еще сводит меня с ума, ибо физически я ничего не ощущаю и узнать, что нерабочий глаз закрыт, могу, только глядя на него в зеркало здоровым.