Александра Сашнева - Танго с ветром

Рита ошалело поднимает брови.

— Черт! Так просто.

— Многие вещи, которые кажутся сложными, на деле оказываются проще простого, — усмехается Соня. — Ты все свои несчастья и обиды написала?

— Да. Все! Ночью писала. И днем еще, пока вы с Джонни катались.

Рита вырывает из блокнота листок, исписанный мелкими буквами, сворачивает листок в трубочку и сует в бутылку.

— Теперь песок, — говорит Соня.

Рита смотрит удивленно.

— А песок зачем?

— Чтобы бутылка утонула. Ты же не хочешь, чтобы твое письмо кто-нибудь завтра прочитал? Оно должно упасть в море и кануть в вечности. Море перетрет твои обиды и горести в песок, они очистятся и перестанут иметь значение. Думаю, что пары хороших штормов будет достаточно.

Рита начинает заполнять бутылку. Струйка вибрирует и шуршит.

— Ты сама додумалась до этого? — спрашивает Рита.

И Соня врет. Она не хочет пугать Риту. Если она скажет правду, у Риты не останется выбора. Она либо признает Соню божеством, шаманом, либо признает лекарство недейственным. Но ни то, ни другое Соню не устроило бы. Соня искренне хочет освободить Риту от тяжких вериг истаскавшегося прошлого.

Поэтому Соня врет.

— Врачиха в больнице подсказала. Прочитала историю болезни и посоветовала. Мне помогло, хотя я выбросила свои горести в Москву-реку.

Рита усмехается.

— Вот там, наверно, валяется таких записок…

— Ага! Уж там-то точно! Как не обмелела только!

— А все равно все в Москву едут. Уже сорок миллионов. За горестями?

Подумав, Соня отвечает:

— Чтобы узнать про них и избавиться, чтобы узнать себя, враг нужен подходящий. В Москве больше шансов встретить своего врага. Но море надежнее. Море ближе к вечности.

Бутылка полна, Рита забивает ее пробкой.

— Стопудово. Может быть, надо было сургучом?

Соня качает головой.

— Неважно. Не будем жертвами формальностей.

— Тогда все. Бросать?

— Да. Иди сама, — говорит Соня. — Я не буду подслушивать. Это не мое дело. Это дело только твое и моря. Подожду здесь. Помнишь, что нужно сказать морю?

Рита решительно сжимает бутылку и прыгает на первый камень. Она пробирается по камням как можно дальше в море. Ее окатывает пеной, одежда уже почти мокрая, но надо добраться до самого последнего камня.

Достигнув последнего камня, Рита останавливается.

Собравшись с духом, она кричит:

— Море! Ты было, когда меня не было, ты будешь, когда меня не будет. Ты видело много и увидишь еще! Забери мои горести и обиды! Преврати их в чистый белый песок! И пусть моя жизнь станет так же чиста, как твой песок! Спасибо тебе, море!

Рита размахивается и кидает бутылку.

Соня достает раковину, подаренную Джонни, и разглядывает ее. Вот шипастая раковина у нее в ладони. И что дальше? Если считать поездку с Джонни магическим танцем, то что из него следует? Что Джонни ради нее нырнет в бездну и достанет оттуда заранее приготовленный подарок, а потом его хитрость раскроется. Но подарок с шипами, значит, он опасен. Раковина — это дом, защита? Или это останки моллюска, пустое? Как прочесть этот символ?

Соня кладет раковину на песок, смотрит на нее в задумчивости и опять вспоминает.

Все уже было кончено. Вадик уже улетел в Прагу. С Алисой. Навсегда.

Соня сидела на табурете посреди комнаты, посреди своей пустой квартиры, где они были странно несчастно-счастливы с Вадиком, пила коньяк и смотрела на нож. В голове крутился образ. Она видела, как берет в руки нож, как пальцы сжимают его, как она отрезает…

— Надо отрезать, — произнесла она тогда, сама не зная, что она собирается отрезать. — Волосы? Пожалуй.

Нож так и остался лежать на столе.

Но с волосами она рассталась, сбрила все наголо. Стало легче. Словно каждый волос была нитью, связывающей ее с Вадиком, с прошлым. Лысая, она стала похожа на моллюска без раковины. Голове было свежо, и затылок стал таким беззащитным. Таким… Соне стало жалко затылок и не так жалко себя. Да. С волосами она сбрила с себя часть человеческих чувств, ненужных ей теперь. Теперь была нужна ясность и кристальность ума.

Ангельская чистота.

Она закрывала глаза и ясно видела, что жизнь с Вадиком была погружением в багровую геену. И теперь ей хотелось всплыть, пока еще душа не выгорела до тла.

Волосы надо было обязательно сжечь. И Соня подожгла их над плитой, потом просто отвратительно воняло, как в Освенциме — паленой человечиной.

Но этого было мало, слово «отрезать» не отпускало.

Она вернулась в комнату и поняла, что все эти фотографии, плакаты на стенах и даже обои пропитаны миазмами ада. Запах серы исходил от стен.