Денис Соболев - Говорящий с травами. Книга первая

Наконец в ее глазах появилось осмысленное выражение. Она молча наблюдала за тем, как Матвей набил полный котелок снега и пристроил его над огнем. Затем опустила глаза на терпеливо лежащего Серко, потянулась погладить. Пес встрепенулся, ощутив ее тонкие пальцы на могучей шее, лизнул руку и снова положил голову на передние лапы, уставясь в огонь. Он тоже любил смотреть на пляски огня…

Матвей угомонился наконец, уселся напротив, протянул руки к костру и глянул на нее поверх огня. Она была красива. Очень красива. И он с удивлением понял, что и не женщина это вовсе, а молодая девчонка, может чуть старше его самого. Тонкие брови, чуть вздернутый нос, сочные губы, большие ярко-синие глаза и крупные русые локоны. Заметив взгляд Матвея, она не отвел глаз, посмотрела прямо. А потом вдруг из ее глаз потянулись две дорожки слез. Страх от пережитого догнал ее сейчас, в тепле и безопасности, и она беззвучно плакала. Матвей потупился смущенно – он никогда не умел утешать. Забросил в котелок добрую жменю иван-чая, снял котелок с огня и поставил рядом с огнем, набирать вкус и цвет. Потом поднял глаза на женщину и спросил:

– Тебя как звать-то, кулема?

Его спокойный голос и внимательные глаза как-то разом иссушили слезы, она вздохнула глубоко, поежилась, ответила:

– Любавой кличут. Спасибо тебе! Потопла бы я без тебя и песика твоего, – она перебирала жесткую шерсть Серко, ласково трепала уши, а тот безропотно сносил этакое самоуправство.

Матвей только хмыкнул и не сказал ничего – не о чем тут говорить. Налил напревшего чая в кружку, протянул Любаве. Она потянулась было, и тулуп упал с ее плеч, открывая взгляду Матвея медового цвета кожу. Смутились оба, Любава прянула назад, кутаясь в тулуп и густо краснея. Матвей встал, поднес ей кружку, обмотал тулуп вожжами, чтобы больше не распахивался. Затем на срубленных неподалеку жердинах пристроил сушиться уже успевшую взяться ледком одежду, повернулся к огню:

– Вот так и ладно будет. Ты откуда здесь взялась, Любава?

Девушка, сжимая кружку обеими руками, пила обжигающий чай маленькими глотками и блаженно щурилась – ей наконец стало тепло и спокойно. Сделав еще пару глотков, протянула кружку Матвею – глотни и ты, мол. Матвей молча отстранил ее руку – тебе нужней, и выжидательно посмотрел на нее.

Любава вздохнула снова и начала рассказ:

– Я из Бийска иду… Жили мы там с батюшкой и матушкой. Батюшка лавку лекарскую держал, а матушка за хозяйством следила. Когда началось все это неустройство, стала матушка отца уговаривать закрыть лавку да и в деревню уехать – у нее много родни в Уймоне, уж как-нибудь бы устроились. А отец ни в какую – лекарства, говорит, и красным и белым нужны. Какое-то время все было спокойно, лавка работала, отец торговал. А неделю назад вломились ночью в дом в куртках кожаных, всех пинками на улицу погнали. Кричали, мол, все теперь народное. Пьяные, страшные… один из нагана все вверх стрелял. А потом меня разглядел, глянулась я ему. Полез ко мне обниматься, отец его и двинул. А он из нагана своего батюшку в живот… – Она горько заплакала, сотрясаясь всем телом, почти завыла.

Глотая слезы, она продолжила:

– Матушка меня оттолкнула, крикнула: «Беги, дитятко!» – ну я и побежала. Услышала сзади выстрел и мамин крик. Обернулась было, а он за мной бежит, сапожищами своими бухает и кричит… В себя пришла под мостом. Как там очутилась – не помню. Ну и пошла куда глаза глядят. Пару раз с обозами вместе добиралась, добрые люди кормили и к костру пускали погреться, одежды вон дали…

Матвей вспомнил, что удивлялся такой несуразности в выборе одежды – понятно теперь.

А Любава, словно спеша выговориться, продолжала захлебываясь:

– Я шла сначала вдоль дороги, а потом подумала, что могут за мной гнаться, и ушла в поле… И вот сюда вышла. Пошла через реку и… под снегом полыньи не видно.

Матвей хотел было сказать, что отлично видно полыньи и под снегом, но передумал – Любава сидела перед ним, измученная и напуганная. Зачем ей еще и по больному?

Он поднялся и сказал:

– Пошли, Любава, отведу тебя в деревню. Там напоим, накормим и угол дадим. Охолонешь немного и решишь, куда дальше. Ты ведь в Уймон теперь?

Она подняла на него испуганные глаза:

– Нет-нет, в деревню я не пойду! А вдруг эти придут?

Матвей ощерился недобро:

– А и хорошо бы, чтоб пришли. Ты их если увидишь, сразу мне скажи…

И такой мрачной злобой повеяло от его слов, что Любава вздрогнула, да и сам Матвей удивился, ощутив в себе новое. От злости у него начало пульсировать в висках и покалывать кончики пальцев.