Николай Сафонов - Старый дом

Перемена к лучшему в ее жизни произошла по чистой случайности. И вот уж где верна пословица: не было бы счастья, да несчастье помогло. Страдала Лизка до недавнего времени неизлечимым недугом, любила выпить, и частенько в дни пенсии, да и по праздникам и выходным, ее видели у магазина, где она, как заправский алкоголик, сбрасывалась на троих с мужиками, но не пила из горла тут же у прилавка, а, отмерив свою долю в посудину, которую всегда носила с собой, уходила домой, где и предавалась в гордом одиночестве тлетворному воздействию алкоголя, а доведя себя до нужной кондиции, выходила во двор и начинала выступать перед собравшимися на лавочке бабами, резала им в глаза правду-матку. Перечить ей в такие моменты никто не решался, уж больно остра Лизка на язычок, в пьяном состоянии любого переговорит, да не просто переговорит, а еще и перелопатит как следует, так что легче попасть под трамвай, чем под Лизкин язычок. Но зазря Лизавета Петровна никого не обижала, такого греха за ней не водится, хотя и надоела она всем своими разговорами, а уж о том, как она свое счастье собственными руками выковала, об этом Лизка во дворе проела всем печенки. Как ей самой только не надоест повторять одно и то же.

С общежитейской точки зрения ничего особенного-то не произошло, а она увидела в этом чуть ли не божественное предзнаменование. Насчет божественности Лизка, конечно, загнула. Со стороны все выглядит более чем обыденно. Лизка в очередной раз гадала на троих, и то ли ей надоело ошиваться у магазина, то ли хотелось поскорее выпить, а может, и вправду, приглянулся мужчина, но только она не стала ждать третьего и пригласила случайного знакомого к себе домой, где и покорила его окончательно жареной картошкой и капусткой собственного соления. Не последнюю роль, наверное, сыграла и разговорчивость хозяйки. Пить молча Лизка не умеет, а каждую стопку пересыпает ажурной речью.

Петя, так звали нового знакомого, зачастил после этого случая к Лизке, а вскоре и совсем поселился у вдовы, и зажила Лизавета Петровна безбедно на удивление всего дома. Занимать деньги перестала совсем, а в трудную минуту могла даже и выручить кое-кого лишней пятеркой. Теперь к ее пенсии прибавилась пенсия Петра Васильевича, да плюс еще его зарплата, вот у них и набегало в месяц около двухсот рублей. Троить у магазина Лизка перестала, но пить не бросила, перешла лишь на домашний способ, покупала сразу по бутылке белой (красное вино Лизка не признавала, организм травить им, да и только) и дома, в спокойной обстановке, распивали вместе с Петюнчиком, как ласково она стала называть своего сожителя. В доме все терялись в догадках, как столь видный мужик присох к Лизке, мог бы найти бабу и помоложе. Все оказалось проще пареной репы. Лизка же, по пьянке, и проговорилась:

— Я ему, что ль, нужна, комната моя… Выгнали его из дома собственные дети, вот ему и некуда податься, а слоняться по знакомым да родственникам надоело… Не мальчик, чай… Сами знаете, как хочется на старости иметь собственный угол… А мне что, не жалко, пусть живет… Мужик он добрый…

Правду ли говорила Лизка, врала ли честному народу, только Петр Васильевич выказывал ей на людях верность, хотя и были, наверное, у него всякие соблазны. Оно ведь и Лизка не дура, не давала ему особенно разгуляться, чуть что, за рукав да домой тащит, а первое время почти каждый день ездила встречать его с работы, потом он и сам привык к порядку и стал возвращаться домой один, и разговоры о том, что он уйдет от Лизки, постепенно заглохли в доме. Последние же события и совсем сняли с повестки дня Лизкин вопрос. Петр Васильевич настолько освоился и стал своим человеком в доме, что по пьянке как-то приревновал Лизку и бегал за ней по квартире с ножом. Справедливости ради стоит отметить, эпизода этого никто из соседей не видел, Лизка ведь и соврет, недорого возьмет, но она на лавочке так искренне клялась бабам: «Истинный бог, бегал с ножом», — и даже показывала якобы порезанную руку, что на лавочке в конце концов поверили ей.

Заговорили же о Лизке снова во дворе в связи со сносом дома. Возьмет она с собой в новую квартиру Петра Васильевича или нет? Ведь живет-то она с ним без расписки, и выходит, что он самый что ни на есть бесправный человек. Будь ее воля, Лизка, может быть, давно уже и прописала Петю к себе в комнату, да только не от одной нее это зависит. «Кровный» возражает, вот в чем загвоздка! Мучилась она с ним всю жизнь, видно, и на старости лет не даст он ей пожить в свое удовольствие. Но дети есть дети, хороший ли он, плохой, а для матери все одно, какой ни есть, а сын. Так и у Лизки. Как бы вольготно и покойно ей ни было с Петей, а кровного из сердца не выбросишь и из квартиры не выпишешь. И хотя кровному уже под сорок и у него своих трое детей, для матери он все еще остается Шуриком. В свое время Лизка одних только передач в тюрьму перетаскала Шурику несметное количество, а уж сколько нервов и трудов ей стоило добиться прописать его в Москве после отбытия наказания, словами передать невозможно. Не один день обивала пороги в паспортном столе, надоела всем начальникам, прописала все же, но жить с матерью Шурик не стал, а устроился в строительно-дорожный отряд и мотается по Подмосковью вот уже сколько лет. На работе сошелся с женщиной, лет на пять старше его и с ребенком, свои двое мальчишек появились затем, но брак с ней не оформил и до сих пор. Живут по вагончикам, не хуже бродячих цыган, не имеют ни кола ни двора. Вот Лизавета Петровна и лелеет тайную мечту получить двухкомнатную квартиру и зажить наконец-то по-человечески вместе с сыном и внуками.