Лариса Обаничева - Луи

Крошечная гримёрная благоухала. Аннушка не могла оторвать глаз от белоснежных лилий и, пока переодевалась и снимала краску с лица, всё смотрела на них и улыбалась. Как давно ей не дарили цветы! Дежурный букет в день премьеры не в счёт, он шёл по статье расходов на новую постановку, среди костюмов, декораций и прочих аксессуаров, и сердце не трогал. А лилии — другое дело. Они были от души! От человека, который знал её, помнил и радовался её возвращению на сцену. Застенчивый, должно быть: не решился преподнести у всех на виду, прислал с курьером, и билетёрша вынесла их, под аплодисменты, в хрустящем целлофане… Аннушку эта деликатность особенно тронула. Ох и настрадалась же она в своё время от назойливых поклонников! Трудно сказать почему, но она чувствовала: он не из тех, кто станет донимать её звонками и приглашениями на ужин. Скорее всего, серьёзный, степенный, лет шестидесяти пяти — на дневной спектакль приходили те, кого именовали стыдливым эвфемизмом «третий возраст», их нередко целыми группами привозили на автобусе из провинции. Милая, неизбалованная публика, которая всякое лицедейство принимала с наивной восторженностью и долго аплодировала. Многие актёры относились к утренникам пренебрежительно, играя вполсилы, а вот она не могла… «У тебя старомодное представление об актёрском призвании, моя дорогая… — говорила она себе. — Так нельзя!» Или просто ей не хватало цинизма?.. Пришпиленный к целлофану бристоль оказался немногословным: «Очаровательной!!» С двумя восклицательными знаками. И вместо подписи — буква «Л». Что это — имя, фамилия? Скорее, имя. Люсьен? Лоран? Или, может быть, Луи? Пусть будет Луи. Королевские цветы, королевское имя. «Вы не представляете себе, Луи, сколько радости мне доставили эти лилии… Спасибо вам!» Высокие стебли стремились перевесить лёгкую вазочку — другой не нашлось, — и Аннушка заботливо прислонила их к стене. А её длинноногой партнёрше даже одной ромашки не подарили! Та поджала свои и без того тонкие губы и сразу превратилась в обыкновенную дурнушку. Да ещё завистливую. Только что красовалась на сцене, принимая выгодные позы и оголяя всё, что можно было оголить по ходу пьесы, и вдруг чуть ли не расплакалась, когда её обошли вниманием.

— Пусть это послужит тебе уроком! Смазливой мордашки и мимолётной телеславы ещё недостаточно, чтобы получить признание театральной публики, — бросила Аннушка вслух и закашлялась.

И на сцене тоже кашляла. Решила, что её героиня должна курить, а сама уже давно бросила. Вот с непривычки и стала кашлять. Она не играла в театре шесть лет, и почти столько же не снималась в кино. За этот, казалось бы, небольшой срок многое изменилось. Пришло новое поколение, и о ней забыли. Разве иначе, при других обстоятельствах, она бы согласилась играть с этой бесталанной дурочкой, возомнившей о себе неизвестно что? Таланта нет, зато есть всемогущий покровитель: взял да организовал, по её прихоти, театральную постановку и подарил ей главную роль. Но у Аннушки не было выбора. Ей так хотелось на сцену! Театр — её жизнь. Она пожертвовала для него всем. Возможно, в этом и заключалась её ошибка: не рассчитала силы и шесть лет назад не выдержала, сломалась. Но теперь ей было гораздо лучше, она поправилась, перестала принимать таблетки — снотворное не в счёт, иначе вечером, после спектакля, долго не уснуть… И врач говорил, что лучшее лекарство для неё — работа. Он прав. Снова играть в Париже, пусть в маленьком театре — но играть!.. Судьба послала ей такую возможность, и она не стала отказываться. Других предложений не было и могло ещё долго не быть… Она приблизила лицо к фарфоровым лепесткам и, закрыв глаза, с блаженством вдохнула их аромат. «Ну вот, я так и знала!» Лоб и щёки припорошила оранжевая пыльца, Аннушка смахнула её пуховкой и внимательно посмотрела на себя в зеркало. Ещё ничего, ещё остался блеск молодости… Но теперь, чтобы хорошо выглядеть, ей требовалось гораздо больших усилий, чем раньше… Точнее, раньше она хорошо выглядела, не делая для этого особых усилий. И уже заметны первые признаки увядания… Хотелось надеяться, что заметны пока только ей. Никуда не денешься — в конце года ей исполнится сорок! «Так что роль надоевшей супруги как раз для тебя», — заключила она с грустной усмешкой.

Публика уже разошлась, когда она покинула гримёрную. Холл опустел, и один только Стефан за стойкой на контроле что-то писал, склонив голову. Услышав её шаги, он оторвался от бумаг, и лицо его просветлело.