Шлома открыл глаза — увидел комья земли с прожилками снега, багровое солнце, ворон на меже и белобрысого паренька.
— Ты что разлегся? Волки стаями рыщут! Простынешь, дядька, совсем заиндевел! — мальчик усадил Шлому в свою колымагу, худо-бедно она поехала по бездорожью, качаясь, словно лодка по волнам, продвигаясь к развязке нашего рассказа.
Мелькал бурьян, булыжник, снопы соломы и травы, дождь накрапывал, ветер так и норовил сорвать шляпу, Шлома прижимал к себе скрипку, придерживал шляпу, все, казалось ему, озарено сверкающим светом, и старинная песенка вертелась в голове:
Цигель, цигель, ай-лю-лю…
Козочка, торгующая изюмом и миндалем…
Hop, hop, ot azoy,
Est di tsig fun dakh dem shtroy…
Приехал домой и слег, думали — бронхит, оказалось воспаление легких.
Холодным декабрьским днем душа клезмера Блюмкина оставила земные пределы и полетела в Девахан, утрачивая всякое воспоминание о бедствиях земной жизни.
Зюся — закутанный в платок Хайи Ароновны — завязки под мышками — совсем не плакал, а только повторял: мама, я виноват, я, я… А мама отвечала: что ты Зюселе, при чем тут ты, папа заболел, потому что простудился.
И правда, наше рождение в этом мире — мистерия гораздо более глубокая, чем мы думаем, все мы вписаны в эту драму в соответствии с замыслом Предвечного. Однако с того момента Зюся жил одной мечтой — стать Мастером и соорудить точно такую скрипку, какая была у Шломы, чтобы когда она заиграла, зрители замерли от восторга.
Зюся рисовал скрипку с утра до вечера, в разных ракурсах, целиком и фрагментами, больше тысячи раз он изобразил ее, сперва копируя чертежи из старинных книг Джованни Феррони, а когда старика потянуло домой, в Италию, к могилам предков, и он исчез в полосе неразличимости, то — плотницким карандашом вычерчивал на деревяшке Зюся до боли знакомый стан Доры, поскольку хорошо усвоил, что форма корпуса должна иметь прямые закругленные плечи, талию для улучшения резонанса и удобства игры (особенно в высоких позициях!), плавный контур бедер. И ему не нужен был циркуль, чтобы провести эти волнующие вечные линии.
— «Мой маленький Соломон плывет за несбыточной мечтой…» — пела Дора за шитьем — со своим необъятным вырезом, за которым пламенела ее пышущая плоть.
Как ей хотелось, чтобы Зюся побольше бросал в ее сторону пылких взглядов.
А этот сухарь, длинноногий циркуль, в заляпанном фартуке, белом колпаке, склонится над верстаком, в башке одни чертежи и расчеты — как выдолбить арку и выскоблить деки, да вырезать эфы! Воздух вокруг наэлектризованный, густой, шуршат резцы и ножи, придавая верхней и нижней декам единственно возможную толщину, освобождая звук из плена темной материи.
— Чтоб инструмент у тебя зазвучал с огоньком, ядри его бабушку, — говорил Джованни, с наслаждением раскуривая трубочку после ужина у камелька, — ты должен строить его, как строят храм: фундамент, стены, своды, купола, — соблюдая ту же гармонию, меру и порядок, которым повинуется все в Природе — от кристаллов до галактик. Это божественная пропорция, mia artigiano, мы находим ее в изгибах морской раковины, в контуре цветка, в облике жука и — да! в очертаниях человеческого тела…
Зюсик был подходящим сосудом для его учения. Кто мог подумать! Ни дедушка Меер, ни Хая Ароновна, ни клезмер Блюмкин — что этот несмышленыш станет самым желанным мастером во всей округе. После того, как Феррони отбыл в Кремону, Зюсе перешли все его заказы. Музыканты в очередь к нему выстраивались. Никто из окрестных мастеров не ловил, как Зюся, искры с неба, не добивался такой певучести и гибкости, беспрерывной работы обертонов, летящих октав…
А он искал ту одну, непостижимую скрипку, готов был не спать-не пить-не есть, лишь бы печенкой ощутить живой и сочный тембр, дыхание, кровообращение, иерархию голосов, дуновение ветра — больше ничего! Забросил заказы, хозяйство, меньше стал уделять внимания Голубке, своей любимице, чалой корове.
— Везде — я да я, — жаловалась певунья Дора. — Строгальщик! Вторую неделю едим рыбные галушки из мелюзги. Ухватишь ты с этой скрипкой черта за рога!
— Рад бы ухватить, — отвечал Зюся, — да руки коротки!
Он узнавал во всем ее приветный гудящий голос, богатый, сумрачный, величавый, бархатный, глуховатый — в кудахтанье, ржанье, перестуке колес… Жаворонки, соловьи, степные кузнечики и домашний сверчок, зяблики и пересмешники — все колебания мира Зюсик норовил превратить в пение своей скрипки, забыв о том, что он простой подмастерье под главным Скрипичным Мастером, под истинным Тем, кто Творец всего.
Читать дальше