Андрей Оболенский - Импровизация на тему любви для фортепиано и гитары

Я заиграл основную тему, но себя не слышал — только сильный, довольно низкий, с точными высокими нотами голос. Зал затих. Я очень любил, когда он затихал, переставал жевать и пить. Удивительно многослойный голос, будто неведомое живое существо, то уползал вниз, стлался ковром на полу, то собирался в геометрическую фигуру вроде конуса и точкой, своей вершиной, замирал высоко, чтобы снова упасть, растечься, снова подняться и объять нас всех. Я посмотрел на Шалву. Он подался вперед, впитывая в себя балладу, живя синтонно с ней. Перевёл глаза на поющую женщину, имени которой не знал, и удивился: она сидела в расслабленной позе, пальцы свободно перебирали струны; смотрела то вверх, то в зал, то на меня, жила отдельно от песни, естественно, будто не пела, а рассказывала историю. Сколько раз я видел подобное у профессионалов высокого полёта…

Песня закончилась. Зал загремел аплодисментами. Она встала, не поклонившись публике, подошла ближе ко мне, хотя мы были и так рядом. «Молодец, — проговорила спокойно, — тебя ведь Сашей зовут? А я Ольга. Погуляю в парке, дождусь тебя, но поспеши, — негоже заставлять даму торчать на улице».

Отвернулась, вскинула гитару на плечо и пошла между столиками, окутанная восхищёнными взглядами. Я сжал пальцы в кулаки, потом расслабил их, и заиграл мелодию только что спетой песни, провожая женщину в красном…

Только через полчаса, играя уже другую композицию, я вспомнил её слова. Она ждёт меня. Зачем? Я толком не разглядел её лица; в памяти осталось только красное пятно платья, тягучая музыка и голос, живший далеко от всего: от моего изумления, горящих глаз Шалвы, аплодисментов, восхищения… вообще от всего, что составляет жизнь артиста, пусть и невеликого, ресторанного пошиба. Однако мысль о том, что она ждёт — подействовала. Я совсем отвлекся от настоящей музыки, стал импровизировать на темы оперной попсы, знал, что Шалва укоризненно посмотрит на меня, вздохнет и… припишет это к длинному счету, который никогда мне не выставит. Напрягаться же не хотелось; я импровизировал на темы известных оперных арий и, вопреки привычке, думал — думал о ней, о том, кто она. Думал, невзирая на то, что мне скоро предстояло всё узнать.

Я проводил последнего посетителя своей фирменной импровизацией на тему «Тихой музыки» Таривердиева. Посетителям повезло: я играл это не часто, музыка требовала особого состояния духа и сосредоточенности.

После, как всегда, увидел официанта с подносом и Шалву, спешащего ко мне. Жестом показал Шалве, что ухожу. Он застыл в удивлении, но всё же подошёл.

«Пиво отменяется, — сказал я, — у меня дела».

«Какие у тебя могут быть дела…» — Шалва прикусил язык, поняв, что сморозил глупость. Это было мне на руку, поскольку избавляло от объяснений.

«Созвонимся утром, — примирительно сказал я, — обсудим новую гитаристку и певицу. Это находка». Шалва кивнул. Мне показалось, что он в миг лишился всей своей мощной энергетики, стал будто ещё старше, сгорбился. Повернулся и пошёл в свой кабинет подбивать финансы. Оглянулся, будто хотел сказать что-то, передумал и побрёл дальше. Мне стало его жаль. «Не обижайся, — сказал я его спине, — у меня и правда дела». Он снова обернулся, кивнул ещё раз, вымученно улыбнулся, а я поспешил, почти побежал переодеваться.

Ольга сидела на одной из классических, сделанных под старину скамеек, заказанных Шалвой тоже в Италии и расставленных полукругом напротив входа. Гитара лежала рядом и мне на секунду показалось, что она, подобно часам Дали, стекает со скамейки вниз. Я подошёл. Ольга, не вставая, протянула мне руку в высокой перчатке, а я, сам удивившись себе, прикоснулся губами к открытым пальцам. Они оказались вовсе не ухоженные, шершавые, с коротко подстриженными ногтями и заусенцами.

Ольга посмотрела на меня снизу вверх, и сейчас, при свете довольно яркого фонаря, я сумел разглядеть её лицо. Понял, что ошибся, — она не старше меня, разве что чуть-чуть. Сейчас я не увидел в ней ни грана вульгарности, которая бросилась в глаза там, в ресторане, когда она шла по залу. Напротив, передо мной сидела обычная, не запредельно красивая женщина, чуть усталая, с грустными глазами, разве что экстравагантно одетая. Казалась одинокой… но у кого в нынешние времена одиночество вызывает хоть какие-то эмоции?

— Что же ты молчишь? — неожиданно спросила она, чуть улыбнувшись. Я даже не заметил, что стою перед ней, она не пригласила меня сесть.

— А что нужно говорить? — вопрос показался мне вполне резонным.