Симона Бовуар - Воспоминания благовоспитанной девицы

Эрбо согласился, чтобы Сартр провел с нами вечер 14 июля. После обеда в эльзасском ресторане мы посмотрели фейерверк, сидя на лужайке Университетского городка. Потом Сартр, о щедрости которого ходили легенды, взял такси и повез нас в «Фальстаф», на улицу Монпарнас, где до двух ночи угощал коктейлями. Молодые люди состязались в любезности и рассказывали мне разные истории. Я была на верху блаженства. Сестра ошиблась: я нашла Сартра еще более занимательным, чем Эрбо. Мы, однако, договорились, что среди моих друзей Эрбо сохранит первенство, и, когда мы вышли на улицу, он подчеркнуто взял меня под руку. Никогда он так открыто не демонстрировал мне свою симпатию, как в последующие дни. «Я действительно очень вас люблю. Бобер», — говорил он. Поскольку мы с Сартром должны были идти в гости к Низа-нам, а Эрбо был занят, он спросил меня с нежной властностью: «Сегодня вечером вы будете думать обо мне?» На меня действовали малейшие модуляции его голоса и даже нахмуренные брови. Однажды, когда мы с ним разговаривали в вестибюле Националки, к нам подошел Прадель, и я радостно приветствовала его. Эрбо рассерженно бросил «до свидания» и ушел. Остаток дня я места себе не находила. Вечером отыскала его, совершенно довольного тем впечатлением, которое произвел на меня его поступок. «Бедный Бобер! Я был злюкой?» — весело поинтересовался он.

Я повела его в «Стрике», который он нашел «восхитительно экстравагантным», и рассказала о своих проделках. «Вы просто чудо!» — проговорил он сквозь смех. Он рассказал о себе, о своем детстве в деревне, о приезде в Париж, о женитьбе. Никогда еще мы так доверительно не говорили друг с другом. Но тревога все же не покидала нас: на следующий день нам предстояло узнать результаты письменного экзамена. Если Эрбо провалится, он тотчас же уедет в Баньоль-де-л’Орн. На будущий год в любом случае он поступит на работу в провинции или за границей. Он пообещал этим летом приехать навестить меня в Лимузен. Однако что-то определенно близилось к концу.

На следующий день я в большом волнении направилась в Сорбонну; в дверях столкнулась с Сартром: я прошла, он и Низан тоже. Эрбо провалился. Он покинул Париж в тот же вечер, так и не повидавшись со мной. «Передай Бобру, что я желаю ей большого счастья», — написал он Сартру по пневмопочте, уведомляя о своем отъезде. Он вновь появился спустя неделю, но только на один день. Мы пошли с ним в «Бальзар». «Что вы возьмете?» — спросил он и тут же добавил: «В мое время это был лимонад». «Ваше время продолжается», — ответила я. Он улыбнулся: «Именно это я и хотел от вас услышать». Но мы оба знали, что это была ложь.

«Теперь-то я вами займусь», — сказал мне Сартр, когда стало известно, что я допущена к устному экзамену. Ему нравилось дружить с женщинами. Когда я впервые увидела его в Сорбонне, он был в шляпе и оживленно беседовал с какой-то дылдой, тоже соискательницей степени агреже, которую я находила совсем дурнушкой. Она быстро ему разонравилась; он сблизился с другой, покрасивее и попривередливей, но вскоре с ней поссорился. Когда Эрбо рассказал ему обо мне, он сразу же захотел со мной познакомиться, и теперь был очень доволен, что его желание исполнилось. Мне же теперь казалось потерянным то время, которое я проводила не с ним. Две недели, пока шли устные экзамены, мы расставались разве что для сна. Мы ходили в Сорбонну сдавать экзамены и узнавать, как сдают другие. Ходили куда-нибудь с Низанами. Пили в «Бальзаре» с Ароном, проходившем воинскую службу в метеорологии, и с Политцером, вступившим в коммунистическую партию. Но чаще всего мы гуляли вдвоем. Сартр покупал мне «Пардайянов» и «Фантомасов» {297} 297 «Фантомас» — роман с продолжением Марселя Аллена (1885–1969) и Эмиля Сувестра (1874–1914), затем только Э.Сувестра, выходивший с 1911 по 1914 гг. , которых предпочитал «Переписке» Ривьера и Фурнье; по вечерам он водил меня смотреть ковбойские фильмы, к которым я воспылала страстью неофита, поскольку была сведуща, главным образом, в кино абстрактном и высокохудожественном. Мы беседовали часами — сидя на террасах кафе или потягивая коктейли в «Фальстафе».

«Он никогда не перестает думать», — говорил мне Эрбо. Это не означало, что он поминутно выдавал какие-нибудь формулировки и теории; напротив, он терпеть не мог педантизм. Но его ум всегда был в работе. Ему были неведомы оцепенение, дремота, бегство, увиливание, передышка, осмотрительность, почтение. Он интересовался всем, но никогда ничего не принимал на веру. Имея перед собой какой-либо предмет, он не стремился увернуться от него, прибегнув к мифу, слову, впечатлению, к предвзятой мысли, он его рассматривал и не оставлял, пока не постигнет всю подноготную, не увидит все многообразие его сторон. Его не интересовало, что следует думать по тому или иному поводу, какое мнение сочли бы пикантным или глубокомысленным, — его интересовало только то, что думает он сам. Поэтому он разочаровывал эстетов, жаждущих проверенного изящества. За пару лет до того Рисман, плененный разглагольствованиями Барюзи, услышал доклад Сартра и с грустью заметил мне: «Он не гений!» В этом году на занятии по «классификации» Сартр испытывал наше терпение своей дотошностью и скрупулезностью — в результате ему удалось пробудить в нас интерес. Он всегда привлекал людей, не боящихся новизны; он не метил в оригиналы, поэтому не впадал в конформизм. Его наивное пристальное внимание схватывало разом множество изменчивых вещей. До чего же мой мирок был узок рядом с этой бурлящей вселенной! Впоследствии я робела разве что в присутствии некоторых безумцев, обнаруживавших в лепестке розы средоточие тайных сил зла.