Сергей Довлатов - Русские цветы зла

И ведь будь я Солжем, то смог бы оборотиться вокруг себя и посмотреть свежим взглядом, много унесшим с собой взглядом, много повидавшим взглядом, взглядом даже не своим, а родственников и друзей своих взглядом — и самые простые веши, спокон веку скрученные внутри, кровью вспоенные, кровь приносящие и уже ставшие самой кровью, открылись бы мне — о, тогда бы я наконец понял их, говорящих спасибо за каждый дармовой кус хлеба. И ведь не ведают бедные щенята петербургской суки, что коснется их беда в виде пропажи дармовой похлебки, коснется детей их, а ведь будет уже поздно… Эх, как завело меня, бедного онаниста! Давно так не заводился, а все потому, что в августе ночи душные, уснуть невозможно, а Петя Блюдский, друг мой любезный, в соседней комнате ворочается и бабу свою ворочает, а она уже спит почти что и ни на что не реагирует… Петя с утра скажет:

— На что руку поднял, ублюдок? На святое, на Солжа!

Так ведь, Петенька, ангел ты мой, мало ли на что поднял, главное — ведь что схватил и чем это все кончилось.

Толстые жирные пальцы, Петечка, будь я Солж, были бы мне не страшны и не боялся б я остывшего чаю. Вот вечер, грустно в доме, только сломанные часы и обгорелые спички на треснувшем блюдечке — и этого натюрморта я бы не боялся, ведь нечто объясняющее и проясняющее открылось бы мне, не то что сейчас. Боже, не оставь меня, кого другого оставь, меня не оставь же! Изо всех щелей звучит дьявольская музыка — рок и джаз, хитрый расчетчец… За что же ты, Господи, нас, бедных онанистов, оставил?

Если бы знать, что я Солж, а не гнусный таракан, я бы что ли бороду отпустил, а то режешься каждый день плохим станком и тупой бритвой, а нет ведь денег, чтобы приличное купить — откуда деньги у бедного? Всем плохо, не только мне, давно уже можно было спиться, скуриться, начать жить с женщиной — словом, опуститься. Но большее, чем я, вошло в меня (а если это любовь?), обвязало меня славной веревочкой и вело за собой, не спрашивая. У слепого пугала огорода не бывает. Когда бы я стал Солжем, я бы написал много больших по формату и содержанию произведений, а среди них — «Один день Ивана Денисовича», первую ласточку начала приближения ожидания конца. Тогда бы я видел совсем другое, чем многие в окружающем меня мире, знал бы, где что — где есть правда, а где нет правды, и почему нет, и что надо сделать, чтобы была, и как вообще быть дальше — а так я, бедный онанист, ничего не знаю и уже давно во всем запутался.

Был бы я взаправду Солж, Петенька Блюдский не явился бы ко мне с бабой, а принес бы интересную книгу, и мы долго говорили бы о спасении и возрождении России, а так — они там ворочаются. Или мы б вместе ворочались.

А так — нет мне спасения, и нет у меня сына, и никто меня не любит — ни мужчина, ни женщина, и нет никому от меня никакой радости — ни мужчине, ни женщине, и надежды у меня никакой не осталось — и все лишь потому, что я не Солж. Эх, если бы им быть — подложить бы тогда все тома своих сочинений под задницу той девушки, что сейчас с Петенькой, да и отчебурашить ее за всех известных и неизвестных мне загубленных и замученных! А потом бы все и всех простить…

Если бы я был Солж, мне бы ничего не пришлось скрывать от людей. А так мне приходится скрывать абсолютно все, потому что я бедный онанист.

Если бы я был Солж… Интересно, а можно быть Солжем и бедным онанистом одновременно?

Каждый, кому 24 октября 1917 года доводилось нюхать кокаин на безлюдных и бесчеловечных петроградских проспектах, знает, что человек вовсе не царь природы. Царь природы не складывал бы ладонь в подобие индийской мудры, пытаясь защитить от промозглого ветра крохотную стартовую площадку на ногте большого пальца. Царь природы не придерживал бы другой рукой норовящий упасть на глаза край башлыка. И уж до чего бы точно никогда не дошел царь природы, так это до унизительной необходимости держать зубами вонючие кожаные поводья, каждую секунду ожидая от тупой русской лошади давно уже предсказанного Дмитрием Сергеевичем Мережковским великого хамства.

— И как тебе не надоест только, Юрий? Уже пятый раз за сегодня нюхаешь, — сказал Николай, с тоской догадываясь, что товарищ и на этот раз не предложит угоститься.

Юрий спрятал перламутровую коробочку в карман шинели, секунду подумал и вдруг сильно ударил лошадь сапогами по бокам.