Каролина Сеттерваль - Давай надеяться на лучшее

В последний день отпуска происходит наша первая настоящая ссора. Спор касается Ивана. Или меня как мамы. Или воспитания вообще. Точно не могу сказать. Все начинается с того, что он указывает – я слишком балую Ивана вниманием. Он считает, что я по-прежнему обращаюсь с Иваном как с младенцем, из-за чего время делится между детьми несправедливо. Он утверждает, что Иван постоянно в центре. Указывает, что Ивану разрешается спать в моей кровати, когда он того захочет, что он по-прежнему сосет смесь из бутылочки и утром, и вечером, хотя он уже большой, и все еще ходит в подгузнике. Давно настало время отучить его от этого, говорит он и продолжает: Иван ввел в систему закатывать истерики и плакать, как младенец, едва что-то не по нему, и его мгновенно утешают и отвлекают, когда он испытывает стресс, устал от впечатлений или, наоборот, заскучал. Днем и ночью я готова сорваться по первому зову, чтобы утешать его и носить на руках, тут же бросив то, чем до того занималась, и редко ставлю ему четкие границы. Он отмечает, что я даже не могу принять душ, когда хочу, из-за того, что Иван так чувствителен к звукам. Говорит, что я не могу везде подстелить соломки, что в конечном итоге я оказываю ему медвежью услугу. Я объясняю, что пытаюсь сделать нашу повседневную жизнь проще. Когда ребенок рад, и родители довольны. Однако мой аргумент не имеет желаемого действия. Он имеет в виду, что все как раз наоборот – Ивану было бы лучше, если бы я ставила ему четкие границы и не баловала бы его до такой степени. Он говорит, что поднимает этот вопрос ради Ивана – и ради меня. Говорит, что видит, насколько я устала.

Его заботы выводят меня из себя, а его анализ ситуации оскорбляет до глубины души. Его поучающие комментарии, все чаще звучащие в последние недели в нашей повседневной жизни, заставляют меня чувствовать себя некомпетентной матерью. В дискуссии, где один из участников уже прошел с ребенком возраст Ивана, другой стороне трудно выразить свою точку зрения без угрозы для авторитета. Я остаюсь и навсегда останусь менее опытной из нас двоих, сколько бы я ни утверждала, что все дети разные и что я воспитываю Ивана таким образом, который, как мне кажется, пойдет ему на пользу в будущем. Как-никак у нас разные дети. У них разный темперамент, они не отлиты по одному шаблону. Мне кажется несправедливым использовать его дочь в качестве доказательства его правоты.

Дискуссия переходит в ссору, когда я, шипя от злости, прошу его не вмешиваться. Я указываю на то, что он знает меня и Ивана чуть больше месяца, а он сердится на меня за то, что я не способна понять – он руководствуется благими намерениями. Он повышает голос, и я прошу его говорить тише, чтобы не тревожить детей, однако он продолжает на том же уровне. Говорит, что я не умею правильно воспринимать критику и что у него есть опыт воспитания детей. Добивает меня тем, что он любит Ивана и что я должна прекратить жить с ним в состоянии симбиоза, исключая вторую половину семьи так, как я это делаю сейчас. Суть его речи в том, что, если я хочу сохранить семью, мне следует перестать отгораживаться вместе с Иваном и впустить в свою жизнь остальных. То, что он говорит, и то, как он это говорит, приводит к тому, что я замолкаю и замыкаюсь, с трудом сдерживая гнев. Не хочу ссориться при детях, однако считаю, что он ведет себя не гибко и не справедливо.

Я пытаюсь закончить дискуссию, прошипев в ответ, дабы не раздразнить его еще больше, что я подумаю о его словах. Непривычная к ссорам, к тому, чтобы в моем родительском поведении сомневались и указывали мне, как воспитывать ребенка, я не нахожу ничего лучше, чем сказать, что он прав, что Ивану нужны более четкие границы и что я постараюсь. Я изо всех сил пытаюсь показать, что готова идти навстречу, однако опасаюсь, что мой гнев все же просвечивает. Параллельно во мне пульсирует стыд. Я чувствую себя застигнутой на месте преступления.

Ибо все так и есть. Для меня Иван пока во многих отношениях младенец. Младенец, который, сам о том не подозревая, прошел через потерю, которую я всячески стараюсь ему компенсировать. Мой ребенок не сам выбрал в возрасте восьми месяцев потерять одного из родителей, и черт подери того, кто скажет мне, что я должна перестать ему это восполнять, давая ощущение защищенности и поддерживая его в хорошем настроении. Своими потребностями я займусь позже, с этим я уже смирилась. И не надо требовать от меня, чтобы я изменилась еще больше, чем я изменилась уже. То, что я вообще общаюсь с мужчиной на этом этапе моей жизни, – уже огромный революционный шаг. А он имеет наглость давать мне советы, как мне воспитывать своего сына, утверждает, что есть лучшие способы, чем мой. Если я только начну ставить границы. Стану с Иваном построже. Научусь терпеть, когда он протестует и плачет. Дам ему научиться играть самостоятельно. Не всегда стоять по струнке, доступная и готовая отвлечь, утешить, обнять, развлечь. Если я научу его спать по ночам в собственной кровати. Перестану кидаться на каждый писк. Перестану баловать и сюсюкать, утешать, раскрывать ему свои объятия в любое время суток. К черту того, кто будет в это вмешиваться. К черту того, кто не хочет оставить все, как есть, когда все так хорошо. К черту того, что заставляет меня просить прощения за то, чем я больше всего горжусь в жизни.