Каролина Сеттерваль - Давай надеяться на лучшее

В один из дней, когда я пришла забирать Ивана из садика, произошло нечто неожиданное, едва он завидел меня в дверях. Мой сын, который всегда радуется при виде меня и бежит мне навстречу с радостными возгласами, встретил меня взглядом, полным разочарования. А потом выпалил: «Не ты, мама! Я хотел, чтобы меня сегодня забрал папа!» Потом он остановился посреди комнаты и разрыдался. Одна из воспитательниц склонила голову набок именно так, как я специально просила их не делать, когда Иван говорит о смерти. В глазах воспитательницы читалось чувство, от которого мне хотелось бы оградить Ивана, однако я уже поняла, что мне это не удастся. Чувство, что его особенно жалко. Что он особенный и не такой, как все. Что семья у него половинчатая, и живет он печальной жизнью – бедный мальчик, глядя на которого все только качают головой. Я уставилась на воспитательницу, пытаясь без слов заставить ее взять себя в руки.

Похоже, это сработало. Воспитательница быстро сообразила, исправила выражение лица и выпрямила шею. Приблизилась к моему плачущему ребенку, в то время как один из ровесников Ивана встал рядом с ним и протянул ручонку, чтобы погладить его, как их научили утешать расстроенного товарища. Сама же я ответила, не задумываясь. Не входя в комнату и не меняя тона, я ответила так спокойно, как только могла:

«Я понимаю: ты хотел, чтобы папа пришел и забрал тебя, мой дорогой. Я тоже скучаю по папе. Очень грустно, что папа умер. Очень-очень-очень грустно. Но знаешь что? У тебя есть я, и я люблю тебя больше всего на свете. Мы с тобой семья, ты и я, и еще у нас есть масса людей, которые тоже тебя любят. Папина мама тебя любит, и папин папа, и мамина мама, и тетя, и дядя, и все твои друзья».

Где-то посреди моего монолога с перечислением всех, кто его любит, помимо меня, Иван вырвался из рук воспитательницы и кинулся ко мне в объятия. Он плюхнулся верхом на мое колено, я потеряла равновесие и из положения на корточках оказалась полулежащей на полу в холле садика. Я продолжала говорить, гладя его по волосам и называя все пришедшие мне на ум имена тех, кто его любит. Несколько ребят из группы обступили нас, внимательно слушая имена, которые я перечисляла, и я почувствовала, как Иван сперва расслабился, а потом начал оглядываться на других детей, окруживших нас. Как раз к тому моменту, когда имена у меня стали кончаться, Ивану надоел мой поток слов, и он сообщил мне, что цветы тоже могут умереть. Правда. Один из друзей Ивана дополнил. Он знает собаку, которая умерла. К группе присоединилась воспитательница, и мы еще некоторое время обсуждали, кто может умереть. Мухи, и бабушки, и деревья, а еще маленькая сестренка, которая умерла у мамы в животике.

Получился чудесный разговор. Меня тронули рассказы других детей о смерти. Потрясающе, что в группе двух- и трехлеток так много серьезных мыслей. С логикой не всегда все было в порядке, но мысли уже присутствовали. Как и желание понять, разграничить категории «живые» и «мертвые». Внезапно у нас вышла беседа не о твоей смерти, а о смерти вообще. Иван задался вопросом, может ли умереть велосипед или трактор. Когда мы пришли к общему мнению, что велосипеды могут ломаться, но не умирать, потому что они не живые, Иван снова пришел в отличное настроение. Он был готов съесть традиционный банан, надеть верхнюю одежду и отправиться домой вместе со мной – своей мамой, которая любит его больше всего на свете, в компании с целым рядом других живых людей. По пути домой я размышляла, правильно ли я поступила, переведя разговор с тебя на тех, кто жив. Может быть, я сделала как раз то, чего не следовало делать. Может быть, надо было больше поговорить о тебе.

Прошло несколько дней после инцидента в садике. За это время я успела сходить в библиотеку и взять пару книг о том, как говорить с маленькими детьми о смерти. Взяла также детскую книгу о морской свинке, которая была очень старая и должна была скоро умереть. Послушала радиопрограмму на эту тему, сидя в метро по дороге на работу и с работы. Поговорила и с воспитателями в садике Ивана и договорилась о встрече на тему о том, как мы будем говорить о смерти. Больше я пока ничего не могу сделать. Думаю, буду решать проблемы по мере их поступления.

Интересно, помнит ли он тебя вообще. Интересно, о чем он думает, когда смотрит на твои фотографии. Его интерес к тебе, похоже, происходит от нового для него типа сравнения: у большинства детей, с которыми он общается, есть папа, а у него нет. Только сейчас он осознал, что лишен чего-то, что его ровесники в садике имеют и считают само собой разумеющимся. Чем больше я размышляю об этом, тем больше прихожу к выводу: его слезы были вызваны не тем, что он помнит тебя и тоскует по тебе, а тем, что он не хочет отличаться от других. Я огорчаюсь, когда думаю об этом. От этого чувства – что он не такой, как все, – я не в силах его защитить. Я не смогу помочь ему самостоятельно помнить о тебе. Большинство книг, которые я читала, утверждают, что первые воспоминания возникают примерно в том возрасте, в котором он сейчас. А он живет без тебя уже полтора года. Когда ты умер, он еще был младенцем, питающимся грудным молоком.