Патрик Макграт - Приют

– Почему? – спросил я.

Стелла не знала. Сказала, что этот вопрос кажется неуместным. Чтобы осуждать Эдгара, требовалось менять свои чувства к нему в зависимости от его поведения: я люблю тебя, если ты не делаешь того-то. Ей это просто не приходило в голову.

– Ты принимала его безоговорочно?

– Пожалуй, да.

– Даже когда он тебя бил?

– Я знала, за что.

– Если я скажу, что Эдгар сейчас в больнице, какова будет реакция?

Я пристально наблюдал за Стеллой и увидел, как на миг что-то вспыхнуло в ее глазах. Потом она пожала плечами, сказала – ей не приходило в голову, что его вернут сюда, хоть это и очевидно. Но теперь это не имеет никакого значения. После этих слов я посмотрел на Стеллу с такой пугающей, по ее выражению, отчужденностью, что она почувствовала себя подопытным кроликом.

– Никакого значения?

– С Эдгаром все кончено, Питер. С тех пор как погиб Чарли.

Стелла подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Я хотел верить ей, но вместе с тем понимал – она знала, что я именно это хотел от нее услышать. Я вновь подверг ее испытанию.

– Вопрос был гипотетическим, Стелла. Эдгара здесь нет.

Снова та же едва заметная вспышка чувства.

– Я рада, – сказала она.

Требуется несколько недель, чтобы привести в порядок пациента, поступающего к нам в таком тяжелом состоянии, как Стелла, но мы с этим справились. Я каждое утро получал сведения о ее состоянии и видел, как в ней просыпается интерес к окружающему миру, хоть этот мир и был узким, ограниченным. Она по-прежнему избегала мыслей о Чарли, и я не видел необходимости торопить ее. Однако меня волновало, какое воздействие могли оказать на нее мои вопросы об Эдгаре. Я опасался, что по неосторожности сорвал тот процесс, который хотел вызвать: перенос чувств, которые она еще питала к Эдгару, на меня, своего врача. Было важно, чтобы теперь она видела во мне единственную опору.

В последующие дни Стелла стала заметно оживленнее. Мэри Мюир, встретившая ее при поступлении в больницу, сказала, что рада видеть, как улучшается ее состояние. Стелла стала более разговорчивой, начала интересоваться больничными сплетнями, хотела побольше узнать о сообществе, членом которого стала. Она старалась проводить как можно больше времени в дневной палате, что мы расценили как хороший знак. Ее краткое отождествление себя с другими женщинами, особенно с Сарой Бентли, постепенно сошло на нет. Сара была подрывным элементом, любила насмешничать над санитарками и нарушать заведенные порядки, не пыталась скрывать презрения к своему положению и убежденности, что не должна находиться здесь. «Я убила этого мерзавца потому, что ненавидела его, – говорила она Стелле. – Он меня бил. Это не значит, что я сумасшедшая. Я должна сидеть в тюрьме. Там по крайней мере я знала бы, когда выйду».

Сара могла вести подобные разговоры целое утро, и Стелла вскоре поняла, что дружба с ней тягостна. Она пыталась объяснить Саре, что здесь нужно быть дипломатичной, понимать, чего от тебя ожидают. Сара отказывалась слушать. По ее мнению, все служащие были тупицами, и молчать об этом она не собиралась. Стелла считала это ошибкой. «Бывают времена, – говорила она Саре, – когда нужно помалкивать». И с сожалением поняла, что они с Сарой не могут быть подругами.

Стелла попросилась работать в прачечную.

– Ты? – насмешливо спросил я, скрывая возникшие подозрения. – С чего это вдруг ты захотела работать в прачечной?

– Питер, – ответила она, – разумеется, я не испытываю желания работать там, но здесь мне до смерти скучно. Ты не можешь найти для меня какое-нибудь занятие?

– Ты хорошо ведешь себя, – ответил я сухо. – Пожалуй, хочешь, чтобы тебя перевели на первый этаж.

Стелла обезоруживающе улыбнулась.

– Я не считаю, что мое место наверху, – сказала она. – А ты?

Я промолчал. Стелла знала, что я не очень доверяю тем признакам улучшения, которые она как будто выказывает, видела, что скрываю за своим, по ее выражению, вкрадчивым расследованием опасение, что улучшение у нее притворное, предвещающее более глубокую депрессию, чем первая.

– Думаешь о Чарли? – спросил я.

– Да.

– И что же?

– Примиряюсь со случившимся, – спокойно ответила она.

Теперь я смотрел на нее, хмурясь и приложив пальцы к верхней губе. Молчание. Мы сидели в комнате для собеседований. Шел апрель, и ветви каштана за решеткой были покрыты светло-зелеными почками. День выдался теплым, из коридора доносились обычные звуки: лязг ключей в замках, разговоры вполголоса, негромкие выкрики: «Дорогу, дамы!», позвякивание швабры о ведро. Чувствовался запах хлорки. В тихой комнате я думал о бледной женщине, сидящей напротив. Потом резко поднялся.