Патрик Макграт - Приют

У нас Эдгар вызывал озабоченность. Он обладал высоким уровнем умственных способностей, однако никак не давал адекватной оценки убийству жены. Меня беспокоило не упорство его заблуждений, а их вопиющая нелепость. Он утверждал, что существует множество свидетельств неверности Рут, но, когда его спрашивали о них, называл лишь пустяковые повседневные мелочи, которым придавал несуразный, превратный смысл. Шум воды в туалете, пятно на полу, стоящая на подоконнике коробка стирального порошка – вот такие вещи служили для него уликами. Во всем остальном он вновь обрел здравомыслие, но в том, что убийство было небеспричинным, оставался непоколебим. Да, он соглашался, что убивать не следовало, сожалел, что пил слишком много, однако настойчиво утверждал, что жена довела его до этого своими колкостями и оскорблениями. Я считал, что выписывать Эдгара Старка пока рано, и все врачи соглашались со мной. Он провел в больнице пять лет, и мне казалось, что проведет как минимум еще столько же. Вот так обстояли дела, когда Эдгар начал восстанавливать оранжерею Макса Рейфиела.

Тем летом каждое утро несколько групп пациентов, одетых в мешковатые желтые вельветовые брюки, голубые рубашки, с наброшенными на плечи брезентовыми куртками выходили под наблюдением санитаров из главных ворот на работу по благоустройству. Эдгар относился к группе, работавшей в саду заместителя главного врача. Стелла, выходя нарвать цветов или за овощами, часто видела его и, если санитара, пожилого Джона Арчера, не оказывалось поблизости, присаживалась на несколько минут, и они заводили разговор. Она призналась, что почти сразу потянулась к нему, по вполне понятным причинам старалась не придавать этому значения, но его ежедневное присутствие в саду позволяло ей без труда найти предлог повидаться с ним. А что плохого в том, чтобы подружиться с пациентом? Так Стелла говорила себе в оправдание своего поведения.

Как это произошло?

На этот вопрос она не смогла дать удовлетворительного ответа. Отвела взгляд, приняла рассеянный вид. Может, то был просто случай бытовой похоти, легко возникающей и так же легко подавляемой? Но когда я высказал это предположение, ее задумчивая рассеянность исчезла, и на миг я ощутил, как в ней вспыхнула враждебность ко мне. Вспышка эта тут же угасла. Стеллой уже овладела глубокая депрессия, аффекты у нее не могли длиться долго. Сказала, что как-то увидела в его поведении силу, нежность…

Я не стал ничего уточнять.

В последующем разговоре Стелла описала подробно, чем Эдгар впервые очаровал ее, привлек к себе. Однажды теплым днем она вышла в огород нарвать салата и увидела в дальнем конце Чарли с пациентом, рослым брюнетом, которого не раз замечала у оранжереи, но даже не знала его имени; было это недели за две до танцев. Ей стало любопытно, что затеял мальчик, и она направилась к ним по дорожке. Сын крикнул ей, что придумал способ испытать свои силы, пусть подойдет, посмотрит. Чарли Рейфиел был полноватым мальчиком с бледной, как у матери, кожей, уже слегка покрывшейся веснушками. Темно-каштановые волосы падали ему на лоб густой челкой; когда он улыбался, между передними зубами виднелась щель. В то лето он неизменно носил легкую рубашку с короткими рукавами, поношенные шорты и сандалии; ноги его были постоянно поцарапанными и грязными из-за игр на открытом воздухе.

Стелла села в тень, на скамью у стены, и наблюдала, как Чарли заставил пациента встать на дорожке, взять черенок лопаты за оба конца и держать горизонтально, потом присел и ухватился за него посередине.

– Вверх! – скомандовал он.

Пациент глянул на Стеллу и стал поднимать лопату. Чарли медленно оторвался от земли, лицо его сосредоточенно скривилось, колени подтянулись к туловищу.

– Считаю! – крикнул мальчик. – Раз, два, три, четыре…

Он так висел на лопате до счета «двадцать», потом Стелла со смехом попросила сына дать отдых своему напарнику.

– Вниз! – крикнул Чарли и был мягко опущен на землю. – Сильный вы, – сказал он, восхищенно глядя на Эдгара, которого этого испытание как будто нисколько не утомило. Стелла сказала мне, что пока сын висел на черенке лопаты, как обезьянка, в ней впервые шевельнулся интерес к этому мужчине.

На другой день она снова пошла к оранжерее посмотреть, что делает вчерашний пациент. Пошла специально, никаких иных объяснений тут не может быть. Мужчина стоял на лестнице и вынимал из рамы разбитые стекла, осторожно высвобождая их из крошащейся замазки. Осколки он бросал в мусорный ящик, стоявший у лестницы, и каждые несколько секунд дремотная послеполуденная тишина нарушалась звоном бьющихся стекляшек. Увидя приближающуюся Стеллу, пациент спустился и снял толстые перчатки.