Ринат Валиуллин: Соло на одной клавише

– Можешь не отвечать. Мог бы и не приходить, – махнула на меня рукой жена.

– Мог бы, но у меня проблема. К кому я ещё могу обратиться с ней, как не к тебе?

– Я это заметила, как только мы поженились. В чём проблема сейчас?

– Я слишком тонко начал чувствовать тебя. Тоньше, чем твоё летнее платье, срывающееся с плеч. Я знаю, у платья нет задницы, но оно умеет сидеть, так же хорошо именно там, где я предпочёл бы лечь, – подхватил я её на руки и поцеловал в грудь. Меня качнуло, и мы едва не свалились прямо в коридоре. Хорошо, что стены. Они держали эту пару, этот дом, этот брак.

– Ты пьян? – освободилась от моих лап жена.

– Наверное, я не в курсе.

– От тебя несёт пивом.

– Ну и что? Не прими это за пошлость, но она прикоснулась к истине.

– Кто?

– Мораль, как холодная гувернантка, будет охранять моё любопытство, до тех пор пока ты не бросишь ей платье приманкой, только тогда она испарится.

– Три часа ночи, можно попроще.

– Хорошо. Возможно не суждено нам умереть в один день, нянчить детей горластых в просторном доме. Сегодня я готов служить твоей тенью: томной, безжалостной и опасной: я разведу костёр прямо на твоём сердце из отсыревших тревог и розового кокетства.

– Похоже на признание в любви. Давно ты это в себе носишь?

– Нет, неделю назад приклеилось после презентации очередной книги. Ну, ты помнишь.

– Помню, когда тебя привезли без чувств.

– Нет, чувства у меня были.

– По-моему больше было алкоголя. Хорошо, что ты не видел, какая я была злая.

– Да, жаль…что не видел. Мне нравится, когда ты злишься, такая сексуальная.

– Много тогда выпил?

– Нет, не очень, но когда я блевал, я подумал: неужели в этой жизни своё уже выпил и в меня больше не лезет, когда я смотрел, мне уже ничего не нравилось, организм отказался исследовать жизнь через твои разрезы, когда я разлюбил, я подумал, неужели в этой жизни я мог так ненавидеть кого-то, я трезвел, а ты натягивала колготки, – начал я сочинять на ходу, придавая своим движениям ещё более пьяного оттенка.

– В ванную и спать, – скомандовала жена.

– Как мама? – вспомнил я, что у меня в доме завелась тёща.

– Надеюсь, что не слышит.

Мы спали точно по-моему сценарию.

Инь: Я знаю, что любая девушка для тебя – словно бутылка вина: выжрал, отрыгнул поцелуем, вытер губы словами «я тебе позвоню» и пошёл дальше. Но я не одноразовое пойло, я пьянящий нектар, но для тебя он так и останется безалкогольным, если ты не появишься в ближайшие полчаса.

Янь: С утра мне предложили новость, а я отказался, кто-то скажет: «Дурак», тот, кто не знает, чем я вчера занимался и с кем, скорее всего, я сторонник вечерних, хотя их даже трудно считать новостями, я бы назвал это хроникой, а себя хроническим алкоголиком той самой женщины, которую получал каждый вечер, как божественный дар.

Инь: Что за новость? Я её знаю?

Янь: По-моему, ты начинаешь ревновать?

Инь: Разбежался. Это не ревность, это любопытство.

Янь: Повода нет, я бы даже сказал, поводка. Короче. Приезжай, будем смотреть фильмы и целоваться.

Инь: Да, совсем забыла, что ты будешь делать, если я завтра уеду?

Янь: Куда?

Инь: К маме.

Янь: Буду скучать.

Инь: А ещё?

Янь: Пить, курить, работать.

Инь: А ещё.

Янь: Сильно скучать.

Инь: А потом?

Янь: А потом скучать будешь ты.

Стальная игла скользила по зелёному сукну, пытаясь более коротким путем покрыть расстояние между людьми, чтобы пришить как можно быстрее отчаливших к встречающим. Скука движет человечеством. Люди по-прежнему продолжают скучать, двигаясь навстречу друг другу. Она ехала к матери. Ехать было двое суток, но Марине никогда не было жаль этих отпускных дней, так как проживала она их в таком приятном покое, в раздумьях широких полей за окном, в долгих чаепитиях дымящих самоварами деревушек. Тем более, что аэропорта в её родном городе не было, и пришлось бы долететь сначала до Нижнекамска, а потом ещё до Елабуги поездом или автобусом с полными пакетами гостинцев. Следуя традициям, она не могла возвращаться домой с пустыми руками. С пустым сердцем, да, но без гостинцев – никогда. Хотя мать умиляясь и раскладывая их по шкафчикам всё время нарочито ворчала: «Зачем ты так тратишься, у нас тоже всё это есть».

Марине нравилось лететь по железной лыжне, отталкиваясь палками мелькавших за окном бетонных столбов, то замедляясь до скандинавской ходьбы, то ускоряясь, переходя на коньковый ход. Её забавляло, что будто повинуясь скорости поезда, мысли тоже переходили с галопа на трусцу и наоборот. Дорога отзывалась в голове склеенными кусками полотна, словно это были какие-то мелкие незначительные нестыковки, время от времени происходящие в её жизни.