Элис Макдермот - Девятый час [litres]

Она могла бы похоронить мужа этой женщины на Голгофе. Если все сделать достаточно быстро, должно получиться.

– Как долго вы с Джимом были женаты? – спросила монахиня. Она знала, что в самом произнесении имени вслух уже есть толика воскресения.

– Два года, – произнесла, глядя в потолок, девушка, потом провела кончиками пальцев по животу. – Летом ребенок родится.

Сестра кивнула. Хорошо. Теперь Бог хотя бы голову поднял. Ему ведомо будущее.

– Хорошо, – сказала она вслух.

Значит, летом надо будет заботиться о ребенке. Ради разнообразия она не спихнет смену подгузников и отирание рта на послушниц. Она почти улыбнулась. «Из глубины взываю…» [4] Отсылка к Псалму 129 «Из глубины взываю к Тебе, Господи». От фразы словно повеяло свежестью – обещание ребенка этим летом. Запах зелени, выманенный из сухой лозы.

Оторвав руку от живота, девушка схватилась за голову.

– Он потерял работу, – сказала она. – Его уволили. Выгнали из «Бруклинского скоростного». Он не знал, куда податься.

Сестра мягко высвободила руку Энни из волос (такие безумные, мелодраматичные жесты ведут лишь к безумным, мелодраматичным речам) и снова положила ее на живот, туда, куда бедняжке следовало устремиться мыслями.

– Возможно, сегодня тебе лучше остаться здесь, – сказала она. – Я поговорю с хозяйкой квартиры. Мы что-нибудь придумаем.

В гостиной глаза всех присутствовавших обратились к сестре Сен-Савуар, точно ее и впрямь прислали, чтобы руководить происходящим. Условились, что хозяйка квартиры (ее фамилия была Гертлер) переночует у своей невестки через улицу. Поскольку газ перекрыт и включат его только завтра, большинство жителей дома на ночь разойдутся кто куда. В вестибюле соседи спускались по темной лестнице с постельными принадлежностями и саквояжами в руках. Одного из них сестра Сен-Савуар попросила передать владельцу пансиона поблизости, что туда отправится мужчина в шлепанцах. Невоспитанный молодой человек в шляпе уже отбыл, поэтому она отправила офицера О’Нила к некоему доктору Хэннигану.

– Назовите мое имя, – сказала она. – Он, конечно, закатит глаза, но приедет.

Только когда все разошлись, задолго до прихода доктора Хэннигана, сестра Сен-Савуар позволила себе воспользоваться туалетом. В том году ей исполнялось шестьдесят четыре, но скованность в спине и коленях и артрит в руках в сырые дни, не говоря уж о более недавнем недуге, перемежающихся отеках лодыжек и стоп, заставляли задуматься о ее полезности. Она все меньше ухаживала за больными, все чаще и чаще ее отправляли с корзинкой просить милостыню. Она молчала, скрывая недовольство новым укладом, иными словами, жаловалась только Богу, который знал, что у нее на душе. Бог и послал ее сюда.

Она помогла Энни раздеться и устроиться поудобнее в кровати миссис Гертлер. Держала повыше свечу, пока доктор Хэнниган осматривал ее, прикладывая стетоскоп к животу и поднимавшейся и опускавшейся груди.

Когда он собрался уходить, сестра попросила его зайти в монастырь и сказать, где она («Чтобы там не подумали, будто меня убили средь бела дня»). И не мог бы он зайти в морг и сказать, что все хлопоты возьмет на себя «Похоронное бюро Шин и сыновья»? Она подалась вперед, чтобы лучше его видеть, – ей хотелось убедиться, что она смотрит ему прямо в глаза. Есть кое-какие детали, добавила она, о которых она попросила бы его умолчать.

Позже пришли из монастыря еще две сестры с одеялами и двумя грелками, завернутыми в тряпки, а заодно принесли ужин: сухие галеты, сыр и горячий чай. Сестра Сен-Савуар все съела, сидя в кресле, придвинутом к кровати.

Она задремала с четками в руке, и ей приснилось (конечно же, из-за холода и привычной ледяной ломоты в пальцах ног), будто она сидит на своем табурете в вестибюле «Вулворта». Дважды она резко просыпалась, потому что во сне плетеная корзинка (полная монет) соскальзывала у нее с коленей.

Когда темнота немного рассеялась (в рассвете была некая белизна, позволявшая поверить, что день принесет нечто большее, чем просто серость), она встала и вышла в гостиную. Две принесшие припасы сестры – сестра Люси и юная монахиня, чье имя она не могла вспомнить, – спали, сидя на диване, нахохлившись в своих черных накидках, как две чайки на пирсе. Медленно сестра поднялась сначала на один пролет, потом на другой, пока не нашла сгоревшую квартиру. Понемногу светало, но все равно трудно было определить, что воспламенилось при взрыве, хотя отчетливо ощущались запахи гари и паленой шерсти. А потом она увидела на полу мужское пальто, насквозь промокшие подушки дивана с высокой спинкой и прожженную дыру в центре отсыревшего ковра. На кухне еще висели обгорелые остатки пары муслиновых занавесок и дуга сажи шла через всю стенку возле плиты. Проведя по ней пальцем, она убедилась, что удалить ее будет нетрудно. Но она понимала: большей загвоздкой станет ужасная вонь, только усилившаяся в ночном воздухе. Запах мокрых углей. Запах залитого водой торфа, сырого камня и размокшего дерева. Пожар, кораблекрушение, перелопаченная земля кладбищ… Она подошла к единственному окну узкой кухни. Внутренний двор скрывался в глубокой тени, там как будто копошились мелкие серые птицы, и на нее волной нахлынула тоска. Присев на подоконник, она подобрала забытое там скрученное кухонное полотенце.