Борис Лурье - Дом Аниты

Этот примитивный ритуал захватывает, гипнотизирует нас. Вскоре снаружи торчит только белый мышиный хвост, и за этот хвост мы двигаем расплющенное тельце туда-сюда в пульсирующей святая святых Таны Луизы. Мышь исходит кровью и другими жидкостями, соки Таны Луизы текут рекой.

Тана Луиза мяукает. Сначала урчит совсем тихо, затем громче. Вскоре она вопит, как похотливая кошка, и громкость нарастает по мере того, как мы быстрее двигаем мышью. Мы состязаемся друг с другом — слуга против слуги, — стараясь больше остальных угодить Госпоже Тане Луизе.

Поэтому, не успевает она с нами покончить, мы уже деремся, кусаем друг друга, позабыв о службе, и в пылу драки катаемся по полу.

Тут Тана Луиза вскакивает и вырывает мышиные останки из вагины. А затем свирепо пинает нас ногами, истерически крича:

— Хесус! Анита! Анита — Хесус!

Как я уже сказал, Госпожа Анита теперь очень ко мне добра. Но сама по себе ее доброта не приносит мне радости. Наоборот, она немало расстраивает. Простая доброта в такой великой Госпоже, как Анита, предвосхищает катастрофу, бедствие, начало конца праведности. Это предчувствие конца нашего Покорства.

Меня осеняет: Госпожа Анита добра ко мне сейчас лишь для того, чтобы в будущем одарить еще более великой болью. Такой человек, как я, Слуга Бобби, натуральный гурман — я сам воспитал себя добровольным ценителем рабства… я интуитивно постигаю тонкие различия. Значит, грядет не просто физическая пытка и не чисто душевные муки…

Грядет новая боль, до того изощренная, что ее и болью назвать нельзя.

Я уже на грани хвастовства — какое кощунство. Позвольте сказать только одно: я знаю, что в конце концов мне придется ужасно плохо. То будет не просто изысканное унижение — через свою Госпожу я познаю подлинное страдание.

Это страдание компенсирует временную легкомысленную радость, кою приносит мне доброта Аниты.

Особенно в предвкушении игры, которую моя Госпожа вот-вот начнет.

Скоро начнется игра Аниты.

Дом Аниты занимает несколько тысяч квадратных футов — здесь поместилась бы не одна квартира для состоятельных людей. Наша огромная приемная — гигантское снежно-белое пространство.

Эстетика белизны, нью-йоркский стиль шестидесятых и семидесятых, очень популярен среди городской элиты. Подобный дизайн напоминает огромные современные галереи, каких полно в городе, фанатично гоняющемся за новейшими течениями в искусстве.

Наша приемная почти пуста — разве что несколько свежих образчиков авангарда. Бессодержательные картины с перекрещенными тонкими полосками или гигантское монохромное полотно со стратегической кляксой в углу.

Окна, выстроенные как солдаты, открывают вид на городской силуэт. На полу — блестящий березовый паркет, в котором отражаются произведения искусства. Мы, слуги, тщательно полируем этот паркет каждый день — иногда целыми днями. На — нем ни пылинки.

На золотистой паркетной равнине стоит длинный стол, покрытый белым жаростойким пластиком. Этот двадцатипятифутовый стол рассекает равнину пополам, словно скальпель умелого хирурга. Это прекрасное снежно-белое пространство, чистое, простое и функциональное, без излишеств, словно разум в момент великого просветления.

Но вернемся к игре Аниты.

Я вымыт, припудрен и надушен Гансом в личной уборной моей Госпожи. В стратегические точки моего тела втерты духи с резким животным запахом. Надо думать, это поспособствует восхождению мыслей моей Хозяйки в высшие сферы.

Я чувствую себя чистым и невинным, как ребенок. Анита нарядила меня в белый шелковый халат поверх полосатой пижамы. Несмотря на возраст, тело мое в полном расцвете сил: я строен, мускулист и поджар благодаря постоянной службе. Несмотря на это, я настолько слаб от ожидания и предвкушения, что еле стою на ногах.

Ганс поддерживает меня под локоть и вводит в приемную. Он помогает мне забраться и лечь на стол и приносит два серебряных подсвечника. Серебро подкрашено белым, подсвечники очень абстрактны — работа знаменитого нью-йоркского художника. Ганс ставит один у меня в изголовье, другой — у ног.

Для удобства Аниты Ганс придвигает к столу мягкое кресло. Затем приносит поднос с крошечным скальпелем, карандашом и стенографическим блокнотом. Оказав эту последнюю услугу, отступает в дальний угол и ждет дальнейших указаний.

Тут появляется Фриц в сером деловом костюме, в белой рубашке и при галстуке. Он выглядит очень профессионально. Он раскрывает принесенные с собой складной столик со складным стульчиком, вынимает блокнот и карандаш, садится и готовится стенографировать. Я слышу, как входит Госпожа Анита; глаза мои прикованы к высокому белому потолку, где танцуют отражения свечного пламени, хотя на дворе день.