Борис Лурье - Дом Аниты

Как-то вечером за ужином они обсуждали эту тему, но увы, так и не пришли ни к одному спасительному решению.

Мы с моей Госпожой извлекаем особое удовольствие от следующего акта, который она разработала самолично. Как ответственный за эстетику, я выбираю ей наряд для перформанса. Я опускаюсь перед ней на колени и облачаю ее в черные чулки, потом спускаюсь к ее заоблачным босоножкам на платформе, красным и блестящим, из суровой кожи и дешевого пластика.

Хозяйка подходит к стулу, обитому серым атласом, и опускает на него ногу. Мой пенис Хозяйка уже окунула в банку — он полностью покрыт вазелином.

Я стою на коленях на твердом паркете. Она приподнимает ступню, затянутую в чулок, и под нее протискивается мой едва отвердевший член. Затем она перебирает пальчиками ног по моему сморщенному отростку, легко сдавливая его, и подбадривает меня:

— Это очень хороший, послушный хуй. Он просто обожает ботиночки.

Я медленно оживаю и начинаю неторопливо трахать пустоту между пальцами и подошвой, мягко двигая пенисом туда-сюда. Когда у меня наступает эрекция, Хозяйка приходит в раж, давит сильнее, увеличивая или уменьшая объем выделенного мне пространства, иногда вовсе не пропуская мой изголодавшийся, вымуштрованный прибор. Она заставляет его изнывать снаружи, а затем позволяет вернуться в туфельку.

Иногда она хочет, чтобы он ерзал прямо под подошвой. Она наступает на него, мнет между платформой и атласной обивкой стула и сдавливает его так, что он вообще не способен двигаться. Вконец она расплющивает его между твердой платформой и мягким атласом, кривит губы и сердито кричит:

— Плохой хуй! Плохой! Я раздавлю этот ужасный хуй, чтобы он раз и навсегда превратился в промокашку!

Мне очень больно, но я не могу вырваться, ведь она прижала меня к атласу, раскачивая ногу влево и вправо, туда-сюда.

И тут над моей головой раздается вопль:

— Немедленно кончай! — В диком гневе она проникает в свою пизду и начинает яростно дрочить.

Я неизменно кончаю, зарываюсь головой ей между бедер и, пока она терзает себя пальцами, сосу ее с громким чавканьем.

Я чувствую, как она кончает — во всяком случае, содрогается, — и чавкаю еще громче, облизывая ее, пока в пенисе, уже наверняка посиневшем, нарастает немая боль. Обуреваемый чувством глубокой благодарности и обожания, я присасываюсь к ней, как полип, пока она не отпихивает меня и не убирает ногу с моего члена:

— Хватит!

Моя обожаемая Госпожа выглядит очень своеобычно: ее резкие орлиные черты подчеркнуты мастерски наложенным макияжем; губы темнокрасные, почти черные. Она — воплощенная энергия и деловитость; и готовится разыгрывать конкурс «Лучший художник».

В нью-йоркских неоаристократических кругах эта игра весьма популярна. В надежде пропихнуть своих протеже любители искусства то и дело рекомендуют нашему Заведению нервных молодых гениев. Претендентам не терпится себя показать: художники так изголодались по любви, что ради известности готовы на все {30} 30 В этой главе впервые возникает второй лейтмотив «Дома Аниты»: Лурье считал, что коррумпированная арт-среда Нью-Йорка господствует над жизнью художников, и оплакивал униженное соглашательство, подчинение императивам этой среды. .

Проникновение в столь престижные круги, как наше Учреждение, может принести славу. Я не имею в виду разоблачение личной жизни или публичный интерес к тому, чем их одарила природа, — у них есть надежда устроить выставку и добиться известности и богатства.

Конкурс «Лучший художник» выглядит так: все выстраиваются в ряд у стены Большого белого зала — в несколько, увы, небрежной манере, прислонив к правой ноге картину небольшого формата. Ширинки распахнуты, пенисы болтаются.

Анита расхаживает вдоль шеренги в своих черных рабочих ботинках на высокой платформе, со множеством застежек. На картины она особо не смотрит. Вообще-то, на картины ей, по правде, плевать.

Она внимательно разглядывает пенисы, свисающие из штанов, и когда ей встречается интересный экземпляр, велит владельцу вытащить мошонку, так что все хозяйство вываливается наружу, трясясь, как виноградная гроздь. Временами Анита щупает его, точно рачительная домохозяйка, выбирающая фрукты на рынке.

Затем она проверяет каждый пенис на толщину, на твердость и на отзывчивость. Иногда она тянет за хоботок, испытывая его упругость, порой взвешивает в ладони — сначала только пенис, затем всю мошну {31} 31 Лурье соединяет этот «конкурс» на лучшего художника с нацистским процессом «отбора». Отбирают не за таланты, но за некие физические параметры, над которыми люди не властны. Конкурс и отбор — военный ритуал: известные «отборы» нацистами пленников для работы (полезность), медицинских экспериментов (тестирование зачастую касалось половых органов и было связано со стерилизацией) или печей (недостоин жить). «…Лагерные отборы диктовались сочетанием эффективности, предельной случайности, жестокости и унижения. Чехословацкий тюремный врач Якоб Р. описывает, как "иногда эсэсовцы раздевали целую Kommando (рабочую группу), смотрели, выражены ли у них ягодичные мышцы (если нет — это признак крайней степени голодания и истощения), и отправляли заключенных в газовые камеры"». (Lifton, с. 182.) . Порой она лишь слегка похлопывает испуганные сморщенные гениталии, проверяя их реакцию. Во время всего осмотра моя Госпожа ведет себя как ни в чем не бывало, заглядывая в каждого, как в отражение, будто перед нею выстроились огромные зеркала.