Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

— А какие-нибудь исторические свидетельства остались?

— Куча. Жорес мне несколько цитат зачитал. Одну, из Диодора Сицилийского, я потом сам нашел. В Карфагене стояла бронзовая статуя Кроноса. Он держал перед собой руки ладонями вверх, лодочкой, как мы бы сказали, но оставался зазор. Под ладонями был огонь. Кроносу в руки клали детей, и они через этот зазор скатывались в пламя…

— Жуть какая, — вздохнул Иван.

— Дети — это самое дорогое, что есть у родителей. А богу надлежит отдавать самое ценное, про это даже в Библии есть. И про детские жертвоприношения там тоже, кстати… Я спрашиваю — но зачем, зачем? Тут Жорес на меня уставился и спрашивает — что такое дети? Скажи мне. Я подумал и говорю — цветы жизни? Он засмеялся. Нет, говорит. Не только. Это концентрат времени. Сгущенное время, так сказать. Время, свернутое в пружину. Когда ребенок растет, становится взрослым, а потом стареет и умирает, пружина раскручивается. Время расходуется. Смерть — это когда оно кончилось. Кронос ест детей просто потому, что питается временем. Это его еда. И древние пунийцы стали кормить его самыми вкусными и свежими булками, какие могли найти.

— Мрачняк, — сказал Валентин.

— Да, — кивнул Акинфий Иванович. — Мне тоже тревожно стало. Представляете, сидишь в палатке с малознакомым человеком, а он такие темы задвигает.

— Он про Карфаген рассказывал?

— Угу. Главная мысль была такая — карфагеняне в религиозных вопросах очень нагло себя вели. Приставали со своими дарами к богу, который хотел оставаться в тени и за кулисами. Это, говорит, как стрелять из нагана под окном у порохового фабриканта. Приносить в жертву патроны, чтобы он бросил вниз пирожное. Вы этого фабриканта или рассмешите, или утомите своей глупостью. Можете, конечно, и растрогать до слез — и получите пирожное. А можете разбудить в плохом настроении. Все варианты возможны.

— А какой получился у карфагенян?

— Вот тут не до конца понятно. С одной стороны, им долго везло, и по-крупному. Они ведь старше Рима были. Со всеми воевали, кто тогда жил, и даже этот самый Рим пару раз сильно наклонили. А потом везуха кончилась. Может, что-то в ритуалах напутали, может, Кроносу надоело. Но до этого метод работал. И не только у них. Всю древность. Не с карфагенян это началось и не ими кончилось. Жорес так сказал — вот если есть какой-то замаскированный бог, которому человеческие жертвы приносят, то это он и есть. Наш Двурогий Баал. А называть и рисовать его могут как угодно. Хоть Кронос с серпом, хоть пролетарский интернационализм с молотом.

— Можно, наверное, и так историю увидеть, — сказал Тимофей.

— Да ты попробуй по-другому, мил человек. И что у тебя получится? Вот был один латиноамериканец, который говорил, что сюжетов всего четыре. Я уже не помню, что там у него — какие-то герои, крепости, путешествия. А по-моему, сюжетов всего два. Первый — как человека убивают из-за денег. Второй — как человека приносят в жертву.

Андрон засмеялся.

— Ага, — сказал он. — Подтверждаю. Я лично ничего другого вокруг не вижу.

— Как всего два, — сказал Иван. — А вот, например, производственный роман?

— Это как человека убивают из-за денег, — ответил Андрон. — Только медленно. Сюда же все детективы и триллеры. И семейные хроники, ага.

— А русская классика? Толстой? Чехов? Салтыков-Щедрин?

Андрон немного подумал.

— Это второй сюжет. Всякие Моби Дики тоже. Вся советская литература. И даже книги про воспитание.

— А там-то кому жертву приносят? — спросил Иван.

— Всяким идеям и учениям, — сказал Андрон. — Передовым веяниям и реакционным взглядам. Тому, что в воздухе носится. Ну или просто заскокам психики.

— А, ну если так, конечно. Любой сюжет можно под эти два подвести. И любую жизнь тоже. Ну а почему тогда философы про это не говорят? Или хотя бы критики?

— Так они все в доле, — ухмыльнулся Акинфий Иванович. — Им как раз за то и платят, чтобы они в этих двух историях находили бесконечное разнообразие и свежесть. А на самом деле оба сюжета можно даже объединить в один.

— Ладно, — сказал Тимофей, — а дальше что произошло? В смысле, у вас с Жоресом?

— Дальше самое неприятное случилось, — сказал Акинфий Иванович. — Даже рассказывать не хочется. Потому что конец у рассказа не очень хороший. Давайте завтра.

С утра опять сгустился туман, но не такой плотный, как днем раньше. Дождя не было. Акинфий Иванович сказал, что они прошли петлей и теперь возвращаются к базе.