Алексей Баев - Введение в человечность [СИ]

Из-за этого непонимания и размолвки у меня с Натальей начались. Бывало, ужинаем мы на нашей кухоньке, а она заведет: вот, мол, у Сани-то с Аленкой как… а Николай с Татьяной, так те вообще… а мы с тобою… «Ну и что, — отвечаю, — у нас своя жизнь, зачем подражать кому-то?» Не понимает. По мозгам бьет, Леша, мол, все у нас не как у людей. Я пытался объяснить, отшутиться, что как же у нас, как у людей быть может, когда я не человек, а гуманоид из колбасы выращенный. Не понимает шуток, злится. А чего, спрашивается, злиться? Что я такого обидного сказал.

Большим Змеем она меня с тех пор, как я внешность поменял, редко называла. Ну, может, пару-тройку раз, и то случайно, по старой привычке. А я скучал по своему индейскому прозвищу. Нравилось оно мне, хоть и понимал, что глупое. Видно, детство во мне где-то еще играло. Хотя, какое детство… Разве было оно у меня?

Все чаще я вечерами из дома уходить стал. Гулял по городу, на набережной стоял в одиночестве ночи напролет. Смотрел, как любимые мною мосты разводят… Иногда Маринку Татьянину с собой брал. Ей, Леша, со мною отчего-то нравилось. И сейчас нравится, хоть и взрослая она уже, интересная такая мадама…

С Маринкой легко всегда было. Говорили мы буквально обо всем, много нового друг от дружки узнавали, радовались каждому мелкому приключению, смеялись до коликов в брюшной, так сказать, полости. Таня с Колей нашу дружбу одобряли, знали, что на гадости какие бы то ни было я не способен, да и чужим их девочку в обиду не дам.

А Наталья, меня, Леша, приревновала. К ребенку, представляешь? То ли завидно ей было, что меня окружающие любят за естественность и непосредственность, то ли наследственность ее подвела, но недобро она на меня как-то посматривать стала, мелкие пакости делала время от времени. Какие? Да ерунда! Рубашку не погладит — я на работу опоздаю, колбасы купит к завтраку, а ведь знает, что я своих не ем. Сама смотрит круглыми глазами, оправдывается, говорит, что забыла… Но из таких ведь мелочей, Алексей, и крупное горе может когда-нибудь вырасти. Я углы сглаживал, старался уколы мелкие не замечать. Мол, пройдет это, глупости временные, понимаешь?! Любил я ее, старался не огорчать… Но когда она меня по лицу ладонью ударила за то, что с ребенком гулял, я этого понять не смог. Ушел, в общем.

Ночевал на Московском вокзале. Точнее, не ночевал, а сидел в кресле и думал о своей круто изменившейся жизни. Что делать — не знал. Где жить — тоже. Может, домой вернуться? А что дальше? Нет, все равно жизни не будет. Надо что-то менять. Но что? Где я прокололся, что не так сделал, когда повел себя неправильно? Спрашивал я себя, а ответов не отыскивал. Не мог я найти просчетов в своем поведении и в глубине души чувствовал, что и не было их вовсе, и дело тут не во мне, а в Наташе, но верить своей интуиции отказывался…

А под утро пошел к Николаю. Может, он что посоветует, папаша все-таки. Благо, выходной день тогда был.

И пришел я, Леша, как оказалось, вовремя.

Дверь открыла Татьяна. Не поверишь, Леша, но я ее сразу и не узнал. Халатик поверх ночной рубашки, волосы не расчесаны, лицо вспухшее, глаза красные и тупые, как у нетрезвого поросенка.

— Привет, — говорю, — Таня. Ну и видончик у тебя! Случилось что?

— А, это ты, — равнодушно так отвечает, даже не поздоровавшись, — проходи. Никола на кухне. Он все сам тебе и расскажет… Тапки надень, грязно.

«Странно, — думаю, — с чего бы это у них и вдруг грязно. Таня дом всегда в образцовом порядке держит. А тут — на тебе! Точно, случилось что-то. Не с Мариной бы только».

Прошел в кухню. Коля за столом сидит в одних трусах, на столе пузырь ополовиненный, огурчики мятые на тарелочке. Я на часы посмотрел — восемь. Рановато для возлияний. Да и дико как-то Николая наблюдать в таком антураже.

— Здравствуй, — говорю, — Николай. Что у вас происходит такое. Татьяна, вон, на себя не похожа. Маринка-то спит еще?

— Здоров, — отвечает, глаз не подымая, — коль не шутишь. Марина у стариков ночует. Мы тут вдвоем празднуем закат Римской империи.

— Это какой такой, — удивляюсь, — империи? Объясни, Коль, что происходит?

— Садись, Змей, — отвечает, — выпьем по стопочке. Огурчики самосольные, последнего урожая.

Тяпнули мы как полагается, ну, Леша, его и понесло.

— Ты, — говорит, — Макарыча помнишь?

Я в ответ киваю, а сам думаю, к чему это он про старого маразматика вспомнил?

— Так вот, — продолжает, — объявился дорогой и любимый товарищ Тычков в славном городе Москва. И не где-нибудь, Сервелантушка, а нашем ведомственном министерстве. Знаешь, кто он теперь?