Варвара Еналь - Птица и охотник [litres]

Над ней стоял хозяин, приподнимал ее за плечи и ласково приговаривал:

– Все в порядке, Птица, все в порядке. Она ушла. Набара не придет больше, просто проснись. Слышишь меня, девочка? Кивни головой, если слышишь.

– Слышу… слышу… – одними губами проговорила девушка.

– Вот и славно. Попробуй подняться, чтобы сон окончательно развеялся. Приснилось тебе все, Птица, сюда Набара не приходила и не решилась бы прийти. Она являлась только тебе и во сне, а это не так страшно.

– Она была синяя… – пробормотала девушка, усаживаясь и поднимая глаза на Саена.

Хозяин смотрел немного грустно, и зрачки его казались совсем темными. Он опять пользовался своей силой? Или просто злился?

– Все в порядке, Птица. Это места тут такие. Вернее, наверху, над нами. Там, на поверхности, находятся Курганы Ламуца. Слышала о таких?

Как не слышать? Эту жуткую легенду рассказывают по вечерам матери Линна своим детям. И мама Мабуса тоже рассказывала ее Ежу и Птице, когда те были поменьше.

Саен подкинул в огонь дров, и когда ленивое пламя вцепилось в кору полешек, повернулся к девушке. Сел рядом, заботливо подоткнул одеяло на Травке. После заговорил, медленно, немного лениво:

– По преданиям, раньше, несколько сот лет назад, на месте этих курганов стоял храм Набары. И возлюбленную Ламуца ее родители продали в этот храм. Так же, как и тебя. Это чудовищно, когда родители продают собственных детей, но беда в том, что не все могут прокормить столько, сколько их рождается. Для хозяйства вполне достаточно троих: двоих сыновей, чтобы помогали с охотой и на поле, и одной дочери, чтобы выгодно выдать ее замуж и получить откуп. А излишек детей продают. Так ведь? Жрецам, Ордену Всех Знающих… Кто купит, тому и продадут. Вот и любимую Ламуца продали, едва ей сравнялось четырнадцать. А он был сильный воин, и братьев родных у него было четверо, и двоюродных – три раза по четверо. Потому Ламуц решил вернуть свою девушку и напал на храм Набары и на город, в котором он стоял. Но связанные священным обетом жрицы подожгли храм и сгорели в нем, принеся себя в жертву любимой богине. Вместе с ними пожар уничтожил и половину города.

Когда Ламуц добрался до этих мест вместе со своими жестокими братьями, полный гнева и жажды крови, от города и храма осталось лишь пепелище и несколько хижин на окраине. Ламуц сжег оставшееся и поклялся уничтожить все храмы. А уцелевшие жители прокляли его именем Набары и предрекли ему скорую гибель, потому что, по их словам, никто, осмелившийся восстать против богов, не остается в живых. И Ламуцу погиб этой же ночью – он и все его братья – от кровожадных надхегов, вышедших из подземелий. Так гласит легенда. Ламуца и всех его братьев похоронили в этих местах, насыпав Курганы и назвав их Местью Набары. Потому и приснился тебе плохой сон, что наверху неспокойное место. Мало кто отважится оставаться там на ночь.

Птица слушала знакомую историю и чувствовала, как в ее жилах стынет кровь. Девушку стало колотить, точно от лихорадки, и она тщетно пыталась укрыть ноги одеялом, чтобы хоть как-то согреться. Набара не отпустит ее просто так, она очень мстительная. Никто не может восстать против Матери живущих – это знали все. Недаром в Линне убивали всякого, кто осмелился хотя бы словом оскорбить служительницу богини. А тут Птица, предназначенная в жрицы и до сих пор носившая на плечах цветочки девственности и посвящения, покинула город и уходит все дальше от своего призвания и храма. Не отпустит ее просто так Набара, ни за что не отпустит. Страшный гнев ее обрушится на голову девушки, да и на голову Саена тоже.

Хозяин вдруг обнял Птицу за плечи, притянул к себе и ласково произнес:

– Ты дрожишь. Замерзла или боишься? Не бойся, с твоей Набарой я смогу справиться. И не с таким сталкивался. Успокойся и постарайся заснуть.

Он прижал спину Птицы к своей груди, положил на ее ладони свои крепкие, сильные руки и велел, придав строгость голосу:

– Спи давай. Ничто тебе больше не приснится. Набаре вашей синей и вонючей не тягаться со мной – сил не хватит.

Он укрыл девушку одеялом, и от его дыхания было немного щекотно шее. От Саена исходила сила, Птица чувствовала ее очень хорошо. Теплая, ясная, светлая. Как волны моря в жаркий полдень, когда на горизонте ни облачка, и ветер замер, и воздух неподвижен. Объятия Саена были простыми, без мужских притязаний. Он прикасался к ней так же легко, как, например, к Травке или Ежу. Он поддерживал и жалел ее, и его жалость Птица тоже очень хорошо чувствовала.