Таисья Пьянкова - Таёжная кладовая. Сибирские сказы [litres]

Но девчонка даже ухом не повела, чтобы поставить своих друзей да перед грехом Дорофеевой жадности. Оттого-то она и заявилась в конце следующего дня одна-одинешенька и стала выкручиваться перед Дорофеевым спросом – насчёт зряшнего его ожидания.

– Звала, – слукавила Санька. – Только Никиток не идёт до нас.

– Какого беса кочевряжится? – высказал своё недовольство лавочник и застрожился того пуще: – Отвечай, когда тебя спрашивают! Мямлишь стоишь.

– Дядька, говорит, у тебя больно сурьёзный, – нашлась ответчица, каким враньём откупиться от Дорофеевой строгости.

– Ышь ты клоп! – подивился на Никитка улещённый. – Смотри-ка ты! Мал росток, а уже дубок! Надо же сколь верно подметил! Тогда передай ему от меня – пущай не боится. Я до умных ребятишек очень добрый. Ну и ты постарайся – чтоб не ждать мне больше впустую.

Только и другим вечером предоставила Санька Выдерга Мокрому Дорофею одну лишь отговорку.

Вот когда нетерпеливый отрезал:

– Чего ты мне угря подсовываешь? [111] Подсунуть угря – извернуться, налгать. Не приведёшь завтра гостей, сама домой не являйся…

А Саньке впервой, что ли, под чистым небом ночевать? Взяла да и не явилась. Старикам Глуховым она говорить ничего и не стала, а по закатному времени ушла за деревню – в стога. Там и на ночь определилась.

А кто-то видал её там определение: прибежал, перед Дорофеем выслужился. Тот кнутище в руку и до выкоса…

Только бы ему всею ширью размахнуться – сполоснуть сонную ослушницу сыромятным огнём да с мягкой высоты на росную стерню… Вот он! Шайтан из-за стога! Ка-ак вымахнул! Ка-ак лапищами дал тому полоскателю в плечи! Как повис над ним своею чёртовой улыбкою… Потом Дорофеюшка так и не сумел вспомнить тот изворот, который помог ему выбуриться из-под зверя… Но вся деревня сыздаля видела, каким прытким зайцем уносили лавочника по отаве от лохматого беса его прыткие ноги.

– На гриве-то березу чуть было надвое не рассадил.

– Ты б не то рассадил, когда бы смерть лютая взялась тебя за пятки хватать…

Но такие разговоры селяне вели потом, после, время спустя. А в этот закат народу было не до пересудов.

Шайтан-то… Он ведь погнал Дорофея Мокрого распрямёхонько на Куманьково болото! Сколь ни досадлив был для деревни лавочник, а всё человек. При таких страстях руки стоять сложивши – великий грех!

Повыхватывал народ дубьё – отбивать Дорофея от зверя лютого понёсся. Только маленько припоздал. Загнал-таки бес лавошника в Куманьковы зыбуны. Так оба и ушли в туман – как в вечность!

А время-то – к ночи.

Что делать?

– Спасать! – верещит Харита Мокрая. Верещать-то она верещит, а сама в топкую дрягву не лезет.

Ну так ведь как? Хозяину не к спеху, а соседу ни к чему…

Под звон пустозаботного Харитина визга решено было мужиками подождать до утра – может, само собой что-нибудь прояснится…

Решено-то решено, да решение грешно. Потому и потянулся народ в деревню, как в плен. Но не успел он всею своею суровостью и на гривку-то путём подняться, как взревели Куманьковы зыбуны Дорофеевым языком. Деревне показалось тогда, что от бешеной трубы его голоса даже кисельный туман над Куманьковой дрягвою вспенился.

А тут вот и себя, безумного, выкатил лавочник из болотного кипения.

Чуть ли не в три скока перемахнул он логовину, шальным тифоном [112] Тифон – смерч. влетел в скопище перепуганных селян, пойманный мужиками задёргался, захрипел, отбиваться надумал от цепких рук.

Не отбился, пал на колени перед век нечёсанным, красношарым от беспробудного похмелья Устином Брехаловым да слёзно возопил:

– Андронушка, матушка, отпусти! Чо я тебе изделал плохого? Век буду за тебя молиться…

Когда же, обхихиканный дурачьём, Устин шагнул на Дорофея с угрозою – щас-ка я тебе отпущу, лавочник ногтищами заскрёб землю и стал кидаться ею прямо в красные шары «отпускалыцика».

– Сгинь, ведьма, сгинь! – бормотал Дорофей при этом. – Изыди, сатана…

Потом Ипатыч кувырнулся на спину и стал выкрикивать вовсе какую-то неразбериху, под которую и поволокли его мужики в деревню.

Понял народ, что не тем вовсе страхом блажит Дорофеево нутро, над которым не грех и посмеяться. Тут можно и на себя большую неудобу накликать, ежели не принять произошедшего всерьёз. Потому и заговорил он потихоньку:

– Слава Богу, хоть таким Ипатыч воротился – нам в болото не надо лезть.

– Знать, пришлось ему немалого лиха отведать…

– Господь даст – одыгается.