Фрэнсин Проуз - Изменившийся человек

Мейер и его друг Сол стоят над женой Сола Минной и смотрят, как подымается и опускается ее грудь. Можно подумать — они заворожены, и в каком-то смысле так оно и есть. Как далеко ушла Минна за несколько дней. Ее лицо приобрело меловую бледность, защитную окраску больничных пациентов, сливающуюся со стенами, одеждой медиков, снятого молока на их подносах, словно больные пытаются исчезнуть, раствориться в окружении, чтобы их не увидела Смерть. Но Минна не умирает. Операция прошла удачно. Пусть она выглядит забальзамированной, но, по словам Сола, она встанет на ноги в считанные дни и будет угощать своими знаменитыми воскресными завтраками.

После того как Мейер увидел Минну в мятой цветастой пижаме, к ее масляным яствам из сыра и копченой рыбы никогда не вернется прежний вкус. Их обоюдная неловкость будет гериатрическим вариантом чувств, какие испытывает Мейер, встречаясь с женщинами, с которыми переспал вскоре после приезда в страну. С этими добросердечными, участливыми молодыми женщинами, страстно желавшими помочь ему забыть. Дают из жалости — вот с чем столкнулся Мейер в Америке. Но с ними неловкость — из-за прошлого секса, а здесь — из-за смерти, из-за того, что он с друзьями движется наперегонки к могиле, и никто в этой гонке не хочет выиграть.

Мейеру грех жаловаться. Семьдесят один год, и здоровье отличное. Семьдесят один? Достаточная причина, чтобы жалеть себя. Мейер часто ловит себя на том, что смотрит на сверстников и удивляется, как они прожили день, не распалившись завистью к тем, кто моложе. А сейчас ему стыдно, что он усомнился в воле Божьей, беспокоится о том, сколько времени ему осталось, хотя должен бы заботиться о более высоких материях: о своей работе, о своем фонде.

Сол описывает симптомы Минны. Неприятный кашель. На рентгене случайно обнаружили аневризму, которая разорвала бы артерию, если бы вовремя не спохватились.

— Какая удача, ты понимаешь? — спрашивает Сол.

— Чудо. Чудеса случаются. — Господи, не вспомнил бы Сол, что это заглавие второй части его новой книги. Но сочтет ли из-за этого Сол его слова неискренними? Нет, он поймет, что это сказано от души. Поэтому и попало в книгу.

Мейер искренен. Чем, как не чудесами, объяснить, что происходит в нашей жизни? Взять хотя бы его траекторию от сеновала в Венгрии до Нью-Йорка. Он не любит об этом задумываться, не только потому, что воспоминания все еще болезненны, сколько из-за сознания, что пользуется своим прошлым или своей удаленностью от него, чтобы легче жилось с мыслями о том, почему он спасся и что он сделал со своей жизнью. Какое бесстыдство — пользоваться Холокостом как болеутоляющим. Но даже это лучше, чем пользоваться им как козырем, победным аргументом в каждом споре, чтобы подтвердить свой авторитет в области страданий. Но на самом деле это и есть козырь. И скоро в живых не останется никого с неоспоримым правом его разыграть.

— Мейер, — говорит Сол. — Тебе нехорошо?

— Все в порядке. Ты рассказывал мне о Минне.

— Я заставил ее лечь в больницу, — сказал Сол.

— Счастье, что у нее есть ты, — говорит Мейер. Сол хороший муж, один из немногих счастливцев, довольствующихся тем, что у них есть. Ему не нужно ничего, кроме его Минны, его библиотеки, его постоянного места в Нью-Йоркском университете, где он преподает сравнительное литературоведение. В отличие от Мейера, у Сола много друзей-мужчин: уверенных в себе, спортивных и хорошо обеспеченных; они держатся тесным кружком и обмениваются анекдотами за поздними завтраками у Минны. Мейер знает Сола с тех пор, как приехал в страну и стал зарабатывать уроками языка. Мейер занимался со студентками Сола. Мейер спал с ними. Сол — нет.

В животе у Минны урчит.

— Она прекрасно выглядит, — говорит Мейер.

— У тебя глаза косят, — говорит Сол.

— Она поправится. — Мейер выдвигает ладонь, отметая сомнение.

— Так они говорят, — отвечает Сол.

У Минны внезапный спазм — из-за розовой пижамы это выглядит, как будто сладко потянулся во сне ребенок. Она стягивает одеяло книзу, и открывается кусочек тела между двумя пижамными пуговицами, начальная выпуклость груди. Мейер сразу отводит взгляд.

— Садись, — говорит Сол.

Мейер садится на стул, его движение зеркально повторяет Сол с другой стороны кровати. Под напевную речь Тома Брокау [21] Том Брокау — телеведущий на Эн-Би-Си. показывают, как выводят Тима Маквея в ножных кандалах, и он мигает от фотовспышек. Мейер вздохнул. Эх, ну зачем этот Нолан так похож на Маквея…