Олег Слободчиков - Под нами бездна

На свободные штаты и опустевшие кордоны принимали новых случайных людей, но они подолгу не задерживались. И не было среди них ни одного, кто мог бы заменить прежних. А за уединенную усадьбу Блуднова, пригодную под туристическую базу, началась война…

Полупустая мотаня остановилась возле кордона старшего лесоинспектора. Федор выглянул из вагона, желая узнать, не случилось ли чего в его отсутствие. Блуднов кивнул, спросил, нет ли бичей-мешочников, и, не спрашивая, почему Федор отлучился, пошел к дому. В нескольких шагах от насыпи он обернулся и крикнул:

— Люська портовская все равно тебе спать не даст. Не поленись, выйди ночью к пригородному, отправь отчет о пожаре!

На полустанке мотаню ожидало все население деревушки: день был торговый, работала вагонлавка. Среди местных жителей по-свойски крутилась Люся в цветном платье, не вполне умеренно накрашенная, яркая, как ранний весенний жарок, с которого вот-вот начнут осыпаться лепестки.

Федор спрыгнул на перрон, и она по-хозяйски повисла у него на шее. Высовываясь из тамбуров, отпускали колкости жители побережья. На одуловатых лицах уже выветривались следы дорожного похмелья и сна.

Люся, сияя глазами, бойко отвечала на соленые шутки, но грубостей в ответ не произносила, с опаской поглядывая на Федора.

— Как дела, внученька? — сдержанно пошутил он и зашагал к дому. — Баньку истопила?

— Истопила! — простодушно призналась она. — Делать было нечего. Я ведь не знала, на сколько ты уехал. У соседей картошки взяла, рыбы. Уху сварила, — щебетала, повисая на его плече.

Напористое вторжение в размеренную жизнь было не по душе Федору. Но он боялся обидеть эту женщину и потому сдержанно помалкивал. Саднила совесть, напоминая, что вот опять… Сразу после исповеди…

Посматривая на радостную гостью, он отпер дверь в дом, бросил в сенях рюкзак, перекрестился на образа, смущенно глядя мимо них. Люся сбегала в баню и принесла чужую, горячую кастрюлю с душистой ухой. «Перец и лавровый лист тоже заняла», — скрывая недовольство, отметил про себя Федор и вдохнул аромат еды, приготовленной женщиной.

Пока он умывался, стол был накрыт, уха разлита. Шаловливо поглядывая на него, Люся сидела в уголке. Вечернее солнце нимбом золотило рыжеватый венчик волос вокруг подкрашенного лица.

Подперев кулачком круглый подбородок, она наблюдала за ним лучащимися глазами. Вдруг они опечалились, набежавший сумрак тенью мелькнул за накрашенными ресницами:

— Зачем ты обманул меня? — спросила она грустно. — Никакой иностранец не увозил твоей жены.

Федор, опустив глаза, пожал плечами, отложил в сторону ложку — уха была еще слишком горяча.

— Зачем грузить тебя своими проблемами? — ответил вопросом на вопрос. Окинул ее взглядом — примолкшую, сжавшуюся в комочек: — Наверное, произошло бы то же самое, но эдак, печально и как бы трагически.

Она смущенно опустила глаза, а когда подняла их — печали уже не было на ресницах.

«Эх, жарки-лютики, весенние скороспелочки, грубые и такие нежные цветочки», — тайком вздохнул он, ожидая первого пробного скандальчика.

— Ты зачем оповестила все побережье, что приехала ко мне на ночь? — спросил насмешливо.

Она еще шире распахнула ресницы невинных глаз:

— Что делать, раз телефон такой: говоришь — и все слышат. Я только спросила станцию, будет ли утром мотовоз. Заказала, чтобы остановился. Тетка на коммутаторе спросила, к кому я приехала.

Сказала — к любимому мужчине, до утра. А что? Я имени твоего не называла.

— У нас только два мужика, — рассмеялся Федор. — Поскольку соседу восьмой десяток — почему-то все решили, что ты приехала ко мне. Ничего страшного, но как-то непривычно.

— Пусть говорят, тебе-то что? Свободный мужчина, — едва он отодвинул тарелку, она юркнула к нему на колени. — Ой, как я вспоминала твою бороду, — прошептала, потираясь щекой. — Только вспомню — и все… Уже готовенькая… Как это неправильно женщине жить без мужчины, да? — прошептала, и Федору послышались отдаленные отголоски скрываемых слез.

— Да, — неопределенно промычал он, смущаясь ее ласк и боясь обидеть. — Ты, конечно, женщина от мира сего. Чудно, для такой горячей бабенки мужик сыскаться не может. Что за времена?

— Уже отыскался! — зарылась она в его бороду.

На этот раз голова была ясной, поступки осознанными, но наваждение предыдущей ночи продолжалось. Скрытый мраком, Федор пристально вглядывался в контуры лица женщины и узнавал жену, своими руками положенную в гроб: ее лицо, ее ласки, ее дыхание, и отдавался соблазнам ночных мороков. Мистического страха не было — он гнал его, хотя время от времени озноб пробегал по разгоряченному телу.