Маша Трауб - Бедабеда [litres]

Людмила Никандровна потом часто мысленно возвращалась к тому моменту, когда решила забрать мать в Москву. Ведь та никогда не хотела жить с дочерью и уж тем более в столице. А она и не собиралась забирать маму к себе. Они перезванивались с Витьком, и тот обычно отвечал, что все нормально. Но потом Людмиле Никандровне позвонила Лариска, Витькина жена, то ли уже бывшая, то ли еще нет, и сказала, что «свекровка совсем с дуба рухнула». И раньше-то была с приветом, а тут совсем с головой поссорилась. То по поселку бегает и орет как полоумная, что ее ограбили и все из дома вынесли, то Лариску не узнала, когда та пришла порядок навести. Но звонила Лариска не из-за поведения свекрови, которую, как и все невестки, считала вселенским злом, но терпела, а из-за того, что Витька опять ушел в запой. Лариска спрашивала, нет ли какой таблетки, чтобы тайно подсыпать. Зашиваться он не хочет, хоть ты тресни. А Люська тоже отказывается помогать – тогда ведь Витек чуть не сдох от ее снадобья.

– А что с мамой, можешь поподробнее рассказать? – попросила Людмила Никандровна. И Лариска рассказала, как могла, как умела. Уже тогда стало понятно, что у матери деменция.

Людмила Никандровна уже не помнила, как уговорила мать приехать в Москву. Кажется, пообещала, что всего на неделю. И по магазинам пройтись. Да, и колбасу они обязательно купят. Кажется, мать тогда согласилась ради этой колбасы.

Поначалу все шло хорошо. Маме все нравилось – двор, чистые улицы, магазин, Красная площадь. Людмила Никандровна водила мать в театры, кино, даже в цирк. В цирке ей особенно понравилось. Не то что в их шапито, которое на лето приезжает. Людмила Никандровна подобрала терапию, подсыпала таблетки в сладкий чай, благо мать любила именно сладкий – три полные ложки сахара на чашку.

Но вскоре мать начала винить себя за то, что уехала из дому. Мол, сыну-то она нужнее. Чуть ли не каждый день звонила Лариска, плакала, говорила, что Витек, сволочь последняя, на развод подал. И уже к своей новой, Катьке, переехал. Мать всплескивала руками, хваталась за сердце и бросалась собирать чемодан.

– Мам, он взрослый человек, сам разберется, – отмахивалась Людмила Никандровна.

– Ой, как он разберется-то? Ты забыла, как он настрадался от Лариски этой? Теперь вот еще одна шалава на его голову.

Людмила Никандровна слушала причитания матери про то, какой Витя хороший, добрый, доверчивый, как он, бедный, намучился с этими бабами, и диву давалась. Ни разу мать не интересовалась, как жилось дочери.

– Мам, за меня ты так не переживала что-то… – сказала Людмила Никандровна, понимая, что эта фраза звучит как давняя детская обида.

– Да что с тобой станется? Ты ж у нас всегда самая умная, – ответила мать, но как-то зло, с презрением, даже с отвращением.

Именно этой эмоции Людмила Никандровна не ожидала и не могла понять. Она все чаще стала замечать эту гримасу на лице матери. Когда она ела яичницу, пожаренную дочерью, когда ложилась в кровать, когда шла в ванную и Людмила Никандровна помогала ей помыться. Отвращение. Родная дочь вызывала у матери это чувство.

– Наверное, это был тяжелый для вас период, – Людмила Никандровна снова услышала голос Анны.

– Да, очень. Тогда я так не считала, а сейчас не понимаю, как выдержала. Было не просто тяжело, невыносимо. Я знала, что должна делать, но наталкивалась на стену. Нет, мама не отталкивала мои руки, но я чувствовала, что ей неприятны мои прикосновения. Это убивало все. Даже крохи сочувствия. Да, я выполняла долг, не более того. Любви во мне оставалось все меньше. Или ее вовсе не было. Никогда. До того момента, пока не появилась Марьяша. Именно с ней я узнала, что такое настоящие нежность, страсть, радость, боль… Все, что заложено в каждой женщине, правда, в разной дозировке, я почувствовала сполна.

– Наверное, поэтому считается, что бабушки любят внуков больше, чем детей, – у них появляются эмоции, которые они не успели или не смогли пережить, и тут им дается второй шанс.

– Нет, не поэтому. Эмоции действительно переполняют. И захлебнуться от чувств вполне реально. Так что мне просто повезло. Я не захлебнулась, а выплеснула все на Марьяшу.

– А что было дальше? С вашим братом? И его личной жизнью?

– Ничего интересного. Мама продолжала причитать, Лариска звонила и просила повлиять на Витька, а я разрывалась между ними. Настя тогда в первый раз объявила, что не собирается жить с бабушкой, еще более ненормальной, чем мать. Марьяша стала плохо спать по ночам. Мама отказывалась добровольно пить таблетки, Настя не считала нужным помогать, а мы с Марьяшей – я после работы, она из садика – не хотели возвращаться домой и еще долго гуляли по парку.