Маша Трауб - Бедабеда [litres]

Настина личная жизнь была такой же яркой и короткой, как и увлечение музыкой и рисованием. Если музыка закончилась на «Собачьем вальсе» двумя пальцами, то с рисованием Настя, можно сказать, продвинулась немного дальше. Людмила Никандровна до сих пор с ужасом вспоминала ту историю. Отправленная в художественную студию дочь, порисовав, как все дети цветочки и листочки, вдруг стала изображать кладбищенские кресты и могилы. Еще и гробы. И покойников в гробах.

– Я сама тогда чуть с ума не сошла и, конечно, винила себя. Как раз незадолго до этого умерла моя свекровь, Ирэна Михайловна, и отец Насти, Илья, попросил, можно сказать, настоял на том, чтобы его дочь проводила бабушку в последний путь. Илья тяжело переживал потерю матери, и мне не хотелось расстраивать его еще больше. Я согласилась, подумав, что в случае чего скажу дочке, что мы просто гуляем в парке. Кладбище было хорошим, ухоженным. Рядом небольшой лес, дорожки – одно удовольствие кататься на самокате или велосипеде. Так, собственно, и получилось. Мы погуляли, Настя даже не видела, как гроб в землю опускают. Да и маленькая она была – семь лет. Потом в кафе зашли – там хорошее кафе, – поели, чай попили. Насте даже понравилось на кладбище, особенно в цветочном магазине. Там стояли букеты и разные украшения – зайцы всех видов, бабочки. Настя попросила купить ей зайчика – мягкую игрушку. Ну а после этого начала рисовать кресты и могилы.

Если бы не Нинка, я бы с ума сошла. Настя ее всегда боялась, и если мне могла соврать, то тете Нине – никогда. Да и Нинка не церемонилась. Спросила в лоб, без всяких психологических выкрутасов, пообещав в случае вранья заставить Настю делать сто выпрыгиваний – когда надо низко присесть и высоко выпрыгнуть. Настя рассмеялась и несколько раз подпрыгнула, сказав, что это ерунда. Нинка кивнула и заставила Настю прыгать. После двадцатого раза Настя призналась, что просто хотела произвести впечатление. В художественной студии тоже, как оказалось, требовалось прилагать усилия. А Настя всегда была ленивой. И вдруг моя дочь поняла, что может запросто нарисовать крест, холмик, гроб и человека без всяких пропорций, лежащего в гробу. Быстро сообразила, что этим может привлечь внимание к собственной персоне и выделиться на фоне остальных детей. Все, кто видел ее рисунки, впадали в ступор и начинали бегать и суетиться. Мне позвонила ее учительница и попросила срочно зайти. Настя все слышала и намотала себе на ус. А потом я носилась с ней по врачам, исполняла все желания, и она вдруг стала звездой. Девочкой, которая привлекает внимание без всякого усилия. Всего-то требовалось измарать очередной лист крестами и холмиками. Ну цветочки добавить. Нинка тогда хохотала и сказала, что я дура, раз сама не смогла заметить очевидного. Настя перестала рисовать могилы, как только педагог сказала, что это ерунда. Хочешь рисовать могилы, так иди на кладбище и рисуй с натуры. А сначала надо узнать, что такое линия горизонта, как соблюдать пропорции. Настя тут же стала нормальной, но отказалась ходить на рисование.

Впрочем, у Насти все-таки обнаружился настоящий талант – она «ассимилировалась», как хамелеон, принимала образ мыслей, взгляды, привычки мужчины, с которым жила. Она могла бы, наверное, стать неплохой актрисой, но и там требовалось хотя бы минимальное обучение мастерству. Людмила Никандровна, заметив способность дочери менять личность, а не внешность, испугалась не на шутку. С Настей происходили глубинные перемены – изменялись походка, манера отбрасывать прядь волос, жестикуляция, становившаяся то скупой, то бурной. Если бы Настя меняла стили в одежде, как делают все женщины, если бы экспериментировала с прической, макияжем – это было бы не так страшно. Точнее, совсем не страшно. Людмила Никандровна смотрела, как ее дочь, ее родная дочь, которую она родила, вырастила, меняется на глазах, превращаясь в другую, незнакомую женщину, которая отчего-то имеет Настину внешность и Настин голос. Людмила Никандровна даже иногда сама с собой шутила – мол, Настино тело опять позаимствовали инопланетяне. О том, что Людмилу Никандровну пугают изменения личности собственной дочери, знала только Нинка.

– Я говорила тебе, по жопе надо было вовремя дать, – говорила та. – И нашла бы ей секцию какую-нибудь, да хоть на штангу бы записала.

К счастью или несчастью, Настя так же быстро менялась в обратном направлении, если переживала драму. Естественно, все изменения были связаны у нее с любовью – в этот раз точно, на всю жизнь. Избранников Настя боготворила и не принимала ни малейшей критики в адрес очередного принца. Стоило Людмиле Никандровне хотя бы пошутить, Настя взбрыкивала, собирала вещи и уходила. Да, в этом тоже заключалась огромная проблема – дочь Людмилы Никандровны была абсолютно лишена чувства юмора. Она не умела шутить, смеяться просто так, не говоря уже о том, чтобы шутить над собой. Зато это качество в полной мере досталось Марьяше – та шутки чувствовала, любила и очень ценила.