Галина Деревянко - Спросите Колорадо - или Кое-­что о влиянии каратэ на развитие библиотечного дела в США

Почему-то мне вспомнилось, как в девятом классе за мной «ухаживал» одноклассник Кирилл — так это называла моя бабушка, а я никак не могла определиться в своих чувствах. Мне нравилось, как он на меня смотрел, говорил всякие слова и водил в кино, но ничего особенного я не чувствовала, а он то и дело закатывал сцены ревности, и я, пользуясь открывшейся возможностью, с удовольствием закатывала ответные сцены — а кто ты такой, чтобы меня ревновать? И мы надолго ссорились.

И вот в такие дни умный Кирилл подсылал ко мне друга Лешку, который всячески меня развлекал, говорил хорошие вещи о Кире и на школьных вечерах танцевал только со мной и отгонял других ухажеров, чтоб не совались в Кириллово отсутствие. С ним было хорошо, можно было рассуждать о книгах, о музыке и о мальчиках (только Кирюхе не говори!). Иногда я приходила к нему в гости — непременно с подружкой Светкой, и мы сидели на тахте, ели мармелад в шоколаде и слушали музыку. Кончилось дело тем, что Лешка начал встречаться с моей подружкой, она тоже начала устраивать ему истерики и ссоры, и теперь уже я утешала Лешку и говорила ему всякие хорошие слова о Светке. Он усмехался в ответ, и чтобы положить конец бесплодным разговорам о том, что надо бы нам всем помириться (иногда и это случалось!) включал мою любимую кассету с ранними записями Пинк Флойд. Он всегда был ужасно занят, то паял цветомузыку, то дистанционное управление к телевизору, и я могла часами просто сидеть на тахте, читать «слепые» перепечатанные на папиросной бумаге романы Стругацких из самодельного собрания сочинений его родителей (читать можно сколько угодно, из дома выносить нельзя — такое у них было правило) и слушать Сида Баррета.

Почему я вдруг вспомнила Лешку? Несколько лет назад, на встрече с выпускниками школы, куда он пришел с женой и маленькой дочкой, после изрядного количества вина он пригласил меня танцевать. Мы медленно колыхались под журчание музыки, и вдруг Лешка сказал:

— Эх, как же я тебя тогда любил!..

Я даже остановилась от неожиданности, сбросила руки у него с плеч, но собралась, вновь обняла его и мы закружилась дальше. Я не сказала ему ни слова, и едва кивнула, когда они с женой стали прощаться — дочке пора было спать — а я еще долго-долго сидела в постепенно пустеющем ресторане с ощущением непоправимости происшедшего. Почему он не сказал мне ничего раньше? Почему главные слова мне всегда говорят другие? От которых я ничего не хочу услышать?

Ах, если бы я сама умела говорить эти самые слова… Но у меня не получается, и даже немыслимо представить, что я могу сказать кому-то первой: «Я тебя люблю». Или даже второй. Или вообще открыть рот и сказать, что ты мне нравишься. Не получается. Я не знаю, почему я такой уродилась — может быть, это бабушкино воспитание виновато? — но я совершенно точно помню, когда впервые обнаружила этот свой недостаток. Это случилось в то лето, когда я закончила седьмой класс и в первый (но далеко не в последний!) раз без памяти влюбилась. Это было в нашем школьном летнем лагере, в августе, в самом начале последней смены, и в старший отряд приехали новенькие — близнецы-восьмиклассники из другого города, шумный и дерзкий Костик и скромный молчаливый Павлик. Так получилось, что Костик вдруг меня заметил и начал донимать письменными признаниями в любви, а Павлик пел мне песни под гитару и улыбался, но ни слова не говорил. Я рвала записки Костика и велела подружкам передавать надоедливому ухажеру, что я его в гробу видала. Он, однако, не отставал — его бы энергию да в мирных целях, зато Павлик с каждой провалившейся попыткой глядел веселее, но так ни разу и не заговорил со мной.

Перед возвращением из лагеря я в первый и последний раз в жизни набралась смелости, сама подошла к Павлику и договорилась встретиться с ним через неделю в городском парке, и его глаза радостно вспыхнули. И всю неделю я места себе не находила, все думала, что надеть и в чем пойти, и в назначенный день так волновалась, что бабушка думала, что я заболела и не хотела отпускать меня из дома, и когда я все-таки вырвалась на свободу, то мой автобус сломался, а другой был так набит, что я не смогла влезть, и я в отчаянии решила пойти пешком, и как только отошла от остановки, меня один за другим обогнали три почти пустых автобуса. Я могла бы позвонить — на улице было полно телефонов-автоматов, и я знала номер, и у меня были монетки. Я не знаю, почему я не позвонила. С опозданием на два часа добравшись до парка, Павлика на условленном месте я не обнаружила. «Вот видишь! — сказала мне бабушка, когда добравшись наконец домой, в слезах я рассказала ей о том, что случилось. — Привыкай. Мужчины все одинаковы. Никогда, слышишь — никогда не показывай им, что они тебе нравятся. Просто отворачивайся и проходи мимо. И всегда бросай первая — пока не бросили тебя! Вот попомни мои слова, так жить гораздо легче!» Я была послушной внучкой. Когда я встретила Павлика в нашей школе первого сентября, он было радостно подбежал ко мне, а я отвернулась и гордо прошла мимо. Вот так оно с тех пор и повелось. Я ни с кем не могу говорить о своих чувствах, я ухожу от объяснений, я всегда бросаю первая — пока не бросили меня. Бабушка была права. Так жить гораздо проще, и нет никаких разочарований.