Стэйси О'Брайен - Сова по имени Уэсли [litres]

Любимый руководитель был просто вне себя.

– Ты хочешь сказать, что у него был оргазм на твоей руке ? Откуда ты это знаешь? Он при этом эякулирует? Прямо сперма есть?!?

– Ага, – выдавила я. – Сперма есть. Эякулирует вполне, да.

– И как, много спермы получается? Ты абсолютно уверена, что это именно сперма? Под микроскопом смотрела? – народ у меня за спиной уже просто давился смехом.

Мои ответы стали вылетать с частотой хорошей пулеметной очереди.

– Около одной восьмой чайной ложки. Да, под микроскопом смотрела – это точно сперма.

Доктор Пэнфилд громко хлопнул по столу.

– Это же совершенно новые звуки! И теперь понятна твоя уверенность в том, что у тебя самец!

Он принялся раздавать указания постдокам. Один побежал за оборудованием. Второй засунул запись в подключенный к компьютеру кассетник, после чего все столпились перед монитором, на котором медленно появлялось содержимое пленки в виде фонограмм. Мне приходилось пояснять и комментировать каждый «ур», «урх» и «оурх», а также каждый «ди-ДИП», каждый чирик и каждый вскрик, а рядом сидел еще один доктор наук и лихорадочно все это конспектировал от руки.

Какая-то женщина попросила у меня разрешения на использование записей в своей диссертации. Я его охотно предоставила, поскольку сама я диссертацию писать точно не собиралась. Были разговоры о том, чтобы я записала все это уже на видео. Слава богу, об этой идее как-то забыли.

Ближе к концу рабочего дня доктор Пэнфилд отвел меня в сторону и сказал:

– Слушай, Стэйси, интереснее всего в твоем исследовании то, что у тебя есть пятнадцать или даже двадцать звуковых последовательностей спаривания Уэсли, и при этом ни одна из них не повторяется. Видишь ли, если бы он спаривался с твоей рукой инстинктивно, то и звуки были бы каждый раз идентичными, как у певчих птиц. Но там такая сумасшедшая вариативность, что наиболее разумным объяснением представляется его индивидуальный опыт и уникальные, не похожие одно на другое переживания при спаривании.

Я буквально засияла. Еще одно подтверждение тому, как сложно на самом деле устроены совы! Уэсли, как и прочие сипухи, мог чувствовать и выражать свои чувства. Совы весьма и весьма разумны и передают свои мысли способами, которых мы подчас просто не понимаем. На самом деле многие из высших животных не так уж сильно отличаются от нас самих – они просто другие, вот и все.

ДО ТОГО, КАК я стала изучать сов в Калтехе, я наивно полагала, что у них могут быть всего пара-тройка «выражений лица». Уэсли доказал мне, что это не так – сдвигая кожу под перьями и наклоняя их в стороны, он был способен выдавать бессчетное количество эмоций. Каждый вариант означал что-то свое. Иногда он был похож на чудаковатого дворецкого, желающего услужить своему господину, а иногда – на буддистского монаха, достигшего высшей степени просветления. В его черных как ночь глазах могли отражаться шаловливость, свирепость, любовь, нежность, невинность, понимание, острота ума и безграничное доверие. Внимательно наблюдая за его «мимикой» и языком его тела, я часто могла в точности определить, о чем он думал, что чувствовал или что собирался сделать. Я научилась «считывать» его перья.

Небольшой подъем третьих основных полетных перьев означал, что он думает о полетах. Если он разглаживал перья на лице и слегка наклонял голову вперед – значит, уже и впрямь собирался взлететь. Если в полете он расправлял крылья шире и чуть сильнее сжимал когти, смотря в точку приземления, – значит, рассчитывал траекторию.

Все это проявлялось еще перед началом очевидных движений крыльями и лапами, что давало возможность предугадать его следующий маневр.

– Как ты поняла, что сова сейчас сделает (нужное подставить)? – часто спрашивали меня работники реабилитационного центра, в котором я была волонтером.

– Есть три признака, по которым при желании можно понять, что сова собирается взлететь, еще прежде, чем она расправит крылья, – отвечала я.

Впрочем, у Уэсли в арсенале было не только огромное количество жестов, но и богатый лексикон, состоявший из положительного чириканья и щебетания, а также отрицательного шипения и цоканья, и он постоянно пользовался им, комментируя все вокруг. С того дня, как мы переехали в наш собственный дом, он всюду следовал за мной по пятам, просто за компанию – поглядеть, чем я буду заниматься. Я обожала свою маленькую изящную «тень», постоянно болтавшую со мной и с самим собой. Подобно спортивному комментатору, он говорил про все, что видел, причем весьма оживленно и с большим энтузиазмом. Удивительно, но за пятнадцать лет совместной жизни я научилась понимать практически каждое его «слово». Я словно была звездой телешоу, в котором он был рассказчиком.