Владимир Шапко - Парус

Топчаны в камере стояли низкие, у самого пола, как в лазарете. (С них невысоко, удобно было падать на пол. Нашим больным.) В битвах с простынями полностью побеждённые – наши больные храпели в десять-двенадцать глоток. Не спали только Дылдов и Серов. По-прежнему скукоженные на матрацах. Бесконечно таращились в полутьме на стену, точно вымазанную тошнотным свинцом.

Из простыни один из клиентов вдруг начал высвобождаться, точно птенец из скорлупы. И вылупился над всеми. Очень удивлённый. Минуту-две озирался. Затем нежно положил голову обратно на подушку, видимо, полностью удовлетворённый увиденным. Ещё один в трусах лежал. С поднятыми ручками и ножками. Вроде наконец-то пойманного и заколотого ландраса. (Ландрасы – порода очень живых и узкопузых свиней.) Рядом с ним – бородатый, большой, зажмуренный. Этот дышал себе в грудь, точно баня по-чёрному. Вытянутые ступни ног его были будто грязные куклы. Не меняли положения уже часа три. Поражала стойкость, крепость нервной системы алкоголиков. Все относительно мирно спали. Никто не стенал, не хватался за голову. Не метался по камере и не проклинал себя за то, что на свет когда-то родился… Более того, бородатый вдруг скинул с топчана шланг. Будто соединил свою водопроводную систему с полом. Открыл её. Ну ты, скотина! Что делаешь! С противоположного ряда Серов вскочил с намереньем броситься избивать. Дылдов еле успел схватить его, остановить, помешать. Началась всеобщая яростная, матерная перебранка. Со вскакиванием с топчанов и размахиванием кулаками. Но какая-то недолгая. Снова все попадали и тут же захрапели. Точно больные лунатизмом, разом забывшие все свои выходки на крышах. Вновь протянул грязные куклы к проходу мужик с бородой. Продолжил шаить, вздувая бороду как дым.

…После тщательной проверки Серова по всем каналам (домашний адрес, место работы, судимости, был ли объявлен в розыск (всесоюзный!), сколько раз пользовался услугами медвытрезвителя) – дошла очередь до Дылдова…

– Я – Колчеданов! – гордо объявил тот сизым прислужникам социализма.

Колчедан, как известно, это руда. Из которой плавят железо. В конечном итоге варят сталь. То есть, говоря иносказательно, он, Дылдов – Сталин. Как бы даже главнее, первороднее. Колчеданов. Колчеданов-Сталин.

Остроносенький милиционер в очочках, похожий на безродного интеллигента, быстро записывал. Улыбался, крутил головой: ну, алкаш!

Выяснили всё по селектору быстренько, пристойненько. Тем более что адрес (домашний) мнимый Колчеданов дал правильный. Безотчетно, конечно. А остальное – дело техники. И всё записали точно: Дыл-дов. Лже-Колчеданов запылил было, но на него замахали: иди, иди, уморишь!

– А? Сергей? Вот гады! – Дылдов выпучивал глаза. Уже идя в коридоре. – Псевдонима даже не дают иметь!

Во дворе на борту разжульканного грузовика к встающему солнцу были вывешены обмоченные клиентами матрацы. Один висел отдельно. На кусте. «Это не твой там висит? А? Колчеданов?»

Хохотали так – как будто их рвало. Ходили, гнулись, выворачивались. Кол-че-да-нов? Ха-ах-хах-хах! А что? Надо быть гордым засранцем! «Колчеданов!» Звучит! Ха-ах-хах-хах!

Висели с пивом на столике в той же забегаловке на Брянской, откуда выбежали вчера и заорали: «Такси! Такси!»…

– А в общем-то – плохо твое дело, Серёжа. Мне-то что – дворник. Записной пьяница. А вот тебе… Который это залёт у тебя, Серёжа?

Серов отпил, закрыл глаза, замотал головой, не желая говорить…

Прощались возле метро. Удерживая руку Серова, Дылдов просил:

– Серёжа, не пей сегодня. Проспись как следует. Тем более что тебе во вторую… А?

Серов смотрел в сторону. Потом крепко сжал руку друга. Повернулся, пошёл.

Через стекло Дылдов видел, как он закинул в ящик пятак, как подошёл к эскалатору. Согбенная голова его походила на какой-то жалкий скуластый овощ, косо взятый на вилку… Голова полетела вниз, и Серов исчез. Серова не стало…

Непонятным охватываясь волнением, Дылдов начал ходить у входа взад и вперёд. Налетал на людей, отстранял их рукой, точно потерял дыхание, воздух…

На рассвете Новосёлов опять не спал. Второе утро кричала возле общежития какая-то птица. Тревожные крики её походили на звуки резко раскрываемых штор.

Ровно в 5.30 вверху заверещал будильник. Побежали по потолку босые женские ноги. Щёлкнула клавиша. И сразу потекло с потолка всегдашнее, вконец скулёжное:

Остановите му-зыку!

Прошу вас я, прошу вас я!