Владимир Шапко - Парус

Как дерево, от света редких машин начинал пылать в окне висящий тюль. Сгорая свечой, улетал в черноту.

Кочерга шевельнулся на тахте, тихо заговорил: «Я ведь знал, Митя, что это – он… Ещё до ареста знал…» – «Как знал?! – вскинулся на локоть Кропин. Вспугнул всех «птиц» раскладушки. – Да что же ты молчал?! Почему не сказал? Мне?! Всем?!»

Кочерга помедлил, точно колеблясь: говорить или не говорить другу Всю Правду… «Мы были обречены, Митя. И умри он тогда внезапно, переедь его трамвай, ещё чего-нибудь случись… убей мы его в конце концов – ничего бы не изменилось. Мы были уже под колпаком. Мы Слушали Степана Михайловича. Мы думали так же, как он. И этого было достаточно. Мы же часто собирались у него на даче. Мы были с ним заодно. Мы были заговорщиками, так сказать. Организацией. Подарком для Калюжного. Мы сами всё облегчили ему. А то, что ты остался… то просто ты был нужен. Нужен для счёта. Чтобы Левину прикрыть. Он, Калюжный, и ещё два честных коммуниста. Левина и Кропин. Минус остальные – враги».

«Но почему именно я?! – всё торчал над раскладушкой Кропин. – Почему не Быстренко, не Качкин, не Зеля?! Почему я попал в этот «счёт»?!

«Потому, что те ершисты были. Талантливы, своеобычны. Он их не обломал бы. А ты, Митя, уж извини меня, человек мягкий. Уступчивый, стеснительный. Совестливый. Ты у него проходил по рангу неудачника, бездарности. Ты был самым подходящим для него. И хорошо, что ты ушёл из института. Он год, полтора дал бы тебе. Не больше. И отправился бы ты за нами… Ну а потом, видимо, как-то забылось: война, ты на фронте, его карьера распухала, не до тебя… Но даже когда ты ушёл из института – он тут же воспользовался этим. Сразу пустил слушок: он! Кропин! Потому и ушёл!.. Он был гроссмейстером, Митя, по части интриг, доносов. А мы оказались слабаками. И это – правда… Вот в чём наша беда была тогда… А сейчас… Перегорело всё. Бессонный шлак один в голове остался… Поздно…»

Кочерга замолчал. Точно провалился.

С досадой Кропин закинул руки за голову. Смотрел на тюль. Тюль начинал вспыхивать, гореть в окне… Кропин встал, задёрнул шторы. Лёг.

Ночью мучил кошмар. В каком-то длинном подземном переходе людям приказывали не дышать. Везде металась, махалась палками милиция. «Не дышать! Не дышать!» Со всеми людьми Кропин побежал. Набрав воздуха и не выпуская его. «Не дышать! Не дышать!» Не выдержал, потихоньку вдохнул. Тут же получил палкой по горбу. Разом сомкнул губы, продолжая бежать. Точно от землетрясения тряслись кафельные стенки с обеих сторон. Как ледяные палки, по потолку скакали люминесцентные лампы. На лестнице перехода густая топотня ног началась. К воздуху все лезли, наверх, к свободе. Но там их встречали всё те же окрики и палки по головам. «Не дышать! Не дышать! В очереди! Строиться в очереди!» Все строились в три очереди, к трём проверяющим. В шляпах те стояли, в серых плащах. Люди по-прежнему не дышали. Многих уже качало, они стремились лечь на пол. «Никто не дышит! Никто!» – В плащах внимательно изучали глаза подходящих очередников. «Годен! Дыши!» Очередник отходил, счастливый, кашлял, хватал ртом воздух. «Не годен! Убрать!» Несчастного оттаскивали от проверяющих в сторону, он мгновенно умирал, и его кидали на кучу таких же мёртвых. «Годен! Дыши!» «Не годен! Убрать!» Куча с мертвецами росла прямо на глазах! Походила на бесформенную гору одежды и обуви! В которую как будто накидали много париков! Мужских, женских! Кропин приближался к проверяющему, Кропин видел всё вокруг. Вдруг рванул воздуха и закричал: «А-а-а-а!» «В чём дело?! – вздрогнул главный проверяющий, в форме, в погонах, в фуражке. – В чём дело, я спрашиваю?!» К нему подбежали, торопливо начали объяснять: «Сумасшедший, товарищ генерал! Сумасшедший! Не обращайте внимания! Всего лишь сумасшедший!» Генерал перевел дух: «Фу-у, как напугал! Даже в пот ударило!» Вытираясь платком, похлопал Кропина по плечу: «Дыши, дыши, ха-ха. Сумасшедшим можно дышать. Разрешается, ха-ха-ха. Дыши». Подчиненные в фуражках бешено смеялись. Все меднощёкие. «Дыши, дыши! Полудуркам можно!» Но Кропин… опять закричал. Причем хитро, провокационно. Мол, что будет? «А-а-а-а!» «Да дайте ему кто-нибудь! Дайте!» – просил главный меднощёких. Кропину дали. По голове. Очень сильно. Кропин вскинулся на раскладушке, часто дыша и хватаясь за сердце… Покосился на тахту. На агрессивно храпящего Кочергу… Лёг обратно на подушку.

Утром за завтраком Кропин не стал рассказывать Якову Ивановичу про свой сон – ничего, кроме насмешек и подковырок, от него не услышал бы в ответ. И простился даже с ним холодновато. На немалое его удивление.