Владимир Шапко - Общежитие

Новосёлов повёл близнецов со двора.

Поехали в Управление. В отдел кадров. Должен же Чердынцев знать,куда уходят от него люди!

В приёмной сидели, ждали. Чердынцев был, конечно, занят. Машинистка Галя щёлкала. Сказала, что заперся с Феклистовой. С кураторшей.Опять, наверное, фотографируют…

Поразительно было Новосёлову: Феклистова, баба,и такие дела – КГБ, отслеживание документов, проверка их на подлинность, фотографирование и многое другое, о чём чердынцевская дверь, раскрашенная как сейф, конечно, ничегоне скажет.

Невольно Новосёлов вспомнил, как пришёл сюда в первый раз семь лет назад. Тогда рыхлый пожилой кадровик (Чердынцев) в засаленном сталине, преданный и приданный ему, недовольно сопел, разглядывая его трудовую книжку… «Новосёлов… Хм… Ново…сёлов… Новосёл… Приехал Новосёл…» Обритая желтая голова Чердынцева напоминала большое дряблое яблоко, чудом перезимовавшее и несъеденное… «А?»

«А ваша как? Ваша как фамилия?» – неожиданно зло спросил посетитель. Витой жёлтый чуб его торчал вперед настырной мочалкой, из тех, что южане толкают на базаре. – Давайте – вашу фамилию разберём! По косточкам!..»

«А ты зубастый, однако…» Глаза цвета пережжённого йода с удивлением смотрели поверх очков… «Ладно, посмотрим: по зубам ли щуке ёрш…»Чердынцев, начал перелистывать книжку. И опять воззрился на Новосёлова. Теперь уже нарочито удивлённый: «За пять лет – и всего два места?.. Не ожида-ал… И благодарность даже есть. Однако тыгеро-ой…» Йодные глаза с ехидствующим спокойствием наладились разглядывать посетителя как старухи: в Москву, значит, захотелось, милай?..

Как и тогда, словно почувствовав петлю, Новосёлов с резким поворотом головы дёрнул узел галстука… – «Так берете или нет?..»

Про себя ли сейчас спросил? Или вслух?.. Успокаивающе тронулвскочивших близнецов. Испуганных, удивленных. Ничего, ничего, всё нормально, сейчас…

В замке проскрежетал ключ. Чердынцев воровато выглянул. Исчез.Выпустил Феклистову. Важная Феклистова кивнула Новосёлову. Поправила тесёмки на папке. Пошла. На тонких недоразвитых ногах, с взнесённой грудью – как боевая булава с двумя острейшими шипами. Два года назад, получив рекомендации автоколонны, она серьезно попыталась НовосёловаВербануть.Однако в конце разговора только вздрагивала,пугалась. Потому что вербуемый очень громко и как-то страдающе начал смеяться. Будто шизофреник какой. Не ориентирующийся ни во времени,ни пространстве…

Чердынцев выглянул опять. По-прежнему бдительный. Так выглядывает, наверное, хранитель швейцарского банка. Мотнул головой себе за спину. По-быстрому!..

И Новосёлов вышел от «по-быстрому», через минуту. Ничего, конечно, не добившись. Чёртов железобетон в сталине!«Не знаю. Не обязан знать!»

В отделе, где раньше работал Абрамишин, их окружили человек десять мужчин и женщин в белых халатах. Оторвавшись от своих кульманов, мужчины глубокомысленно, профессорски вспоминали. Женщины нещадно спорили, перебивая друг дружку. Никто ничего толком не вспомнил.

Новосёлову шепнул начальник. Глазами показывая на одну из сотрудниц. В дальнем углу отдела.

Навстречу Новосёлову и близнецам из-за стола испуганно поднималась очень некрасивая девушка лет двадцати пяти. В который уж раз всё объясняя, Новосёлов не мог смотреть на её точно выглоданные щёки. На её часто сглатывающее, будто вставленное, обнажённое мужское горло. Девушка нервно теребила карандаш. Не сводила глаз с близнецов, когда торопливо всё объясняла.

– …Вы там, там его найдёте! Непременно! Поезжайте туда скорей! Поезжайте!..

Новосёлов крепко сжал, тряхнул её руки. С новой надеждой, окрылённые, помчались в центр.

На Арбате в старом домена втором этаже долго звонили, стучали в замазавшуюся пылью, точно нежилую дверь. Им открыл худой, бледный, словно без крови уже, старик. В нижней рубашке, в кальсонах.

– Не живёт… Давно съехал… Куда – не знаю… – В паху у старика будто жёлтая дыня висела…

Старик закрыл дверь. Новосёлов снова застучал. Дверь открылась.

– Может быть, соседи?..

– Я живу один… Извините…

Медленно, словно крышкой, старик прикрыл себя дверью.

НочьюНовосёловуснился дикий бесконечный сон. Всё происходило где-то то ли в Измайлово, то ли в Бирюлёво. Речь шла, по-видимому, об обмене квартир. Обменщики – пожилая жадная парочка. Он – лысенький, с потным венчиком кудряшек, она – с личиком как пирожок. Куда-то всё время убегали они и снова забегали. Доказывали братьям-близнецам: «Мы же Кунцево, Кунцево вам отдаём! А у вас – Орск какой-то! На три метра у нас больше! Японский унитаз! Ещё один метр, ещё! Кунцево! Унитаз!»… Братья мотают головами, мучаются, но стоят на своем: не дади-им! (Деньги, доплату, догадывается Новосёлов.) Тогда лысенький хватает свою жёнкуи делает вид, что будет с ней сейчасИграть. Прямо на глазах у братьев. Сдёргивает с неё халат, сладострастно лапает и всё время поворачивает головёнку к братьям: А-а? А-а? Старушонкас болтающимися пустыми грудками смеётся как от щекотки: хи-хи-хи, что ты делаешь, милый, хи-хи-хи, здесь же люди, хи-хи-хи, молодые люди, хи-хи-хи! Братья катают головы по спинке дивана: не-ет! Не дади-им! Тогда лысенький кидает старушонку прямо братьям на колени. А?! Что теперь скажете?! Старушонка радостно охватывает братьев, сучит очулоченной ножкой. Ещё фальшивей хихикает: что вы делаете со мной, хи-хи-хи, здесь же муж, здесь же мой муж, хи-хи-хи! Глаза мальчишек сейчас выскочат из орбит. Братья задубели с разинутыми ртами, не живые… Новосёлов кричит: «Отдайте им! отдайте!» Подскакивает к парочке: «Сколько вы хотите, гады?! Сколько?!» – «Две!» – выкрикивают в один голос. «Вернее, – две и полторы. За унитаз!»