Евгений Бузни - Александра

Володя вскочил и обнял Настеньку, а гости тут же закричали «горько!» и снова считали, а они, целующиеся, ничего не слышали. Они были счастливы и целовали за это друг друга.

Свадьба шумела. Верочка время от времени бегала проверять, что делает Женечка. Настенька выходила его кормить. За столом уже опять спорили. Ругали Горбачёва. Вспоминали Ельцина. Многим нравились слухи о непокорном противнике номенклатуры. Кто-то назвал его Робин Гудом.

Евгений Николаевич вспомнил слова молодого поэта о том, что они против любого правительства. Поэт сидел недалеко, и он спросил:

— А всё-таки, что ты имел в виду, когда говорил, что вы против любой власти?

— Да то, что мы будем всегда в оппозиции, кто бы к власти не пришёл.

— То есть вы против в любом случае уже заранее, чтобы не предложила власть?

— Вот именно так.

— А если власть хорошая и предлагает то, отчего тебе явно будет лучше.

— Власть хорошей не бывает.

— Я понял. Вы нигилисты бездумные. Вы не знаете, чего хотите. Вам лишь бы выступать против, чтобы вас заметили. А против чего именно, вам всё равно.

Это даже неинтересно. Я и спорить дальше не хочу. Но мне вас жаль.

— А не надо нас жалеть. Вы нас никогда не поймёте.

— Где уж нам?

— Евгений Николаевич! — Это вмешалась Татьяна Евгеньевна. — Вы опять спорите? Оставьте мальчика в покое. Никак за вами не уследишь. Вы и тут митинг устроите.

Настенька уходила, возвращалась, слушала новые темы. Политические аспекты только начали обозначаться в её сознании. Пока что она понимала лишь то, что положение в стране сейчас никого не устраивает. Она видела, как папа внимательно следит за возникающими спорами и неожиданно прерывает их новым тостом или какой-то шуткой. Пришедшая к Настеньке молодёжь была настроена агрессивно против всего и не хотели скрывать этого, а за столом сидели настоящие и бывшие работники ЦК комсомола и партии, которым это было весьма неприятно. Удержать от взрыва страстей, да с горячительными напитками было трудно.

Молодая поэтесса, узнав, что Григорий Ильич работает в ЦК партии, подсела к нему с вопросом, почему организована травля следователей прокуратуры Гдляна и Иванова. Эти имена не сходили со страниц газет и были темой спора на всех перекрёстках.

— Значит, Лигачёв действительно замешан в коррупции, если Иванов по телевиденью сказал о нём, а их за это сняли с работы, — язвительным тоном говорила она.

— Девушка, как же можно обвинять публично человека, если нет в руках доказательств?

Настенька проходила в это время мимо и на этот ответ немедля среагировала:

— Григорий Ильич, но ведь меня же обвиняли бездоказательно.

— Да, так разве это было правильно? Это-то как раз является примером того, как нельзя поступать.

— Но ведь это делали, и не кто-нибудь, а коммунисты. Прокурор тот, наверняка, член партии.

— Конечно, — не сдавался партийный работник, — к сожалению, есть коммунисты, которые поступают и не по совести, и не по закону. Но не означает же это, что так все должны действовать. Гдлян и Иванов многое сделали для раскрытия преступлений. Причём, не забудьте, что им, несомненно, помогали на самом верхнем эшелоне власти. Однако в случае с Лигачёвым, как и с другими, следует сначала представить в прокуратуру доказательства вины, возбудить уголовное дело, и только если суд назовёт его виновным, можно писать и кричать о нём повсюду.

— Все вы так, правду зажимаете, как до вас добираются, — воскликнула поэтесса и собиралась ещё что-то сказать, но в это время торопливо подошла Ирина Александровна:

— Девочка, извини, забыла, как тебя зовут.

— Лэсси.

— Как?

— Это мой псевдоним — Лэсси. А вообще я Таня.

— Хорошо, Лэсси или Танюша, ты не поможешь нам разложить мороженое в розетки? А то мы боимся, что оно растает, пока мы с Верой управимся. Настенька, — и она повернулась укоризненно к дочери, — разговариваете, а у Григория Ильича все рюмки и бокалы пустые. Как же так?

Хорошо, думала Настенька, что папе помогают Татьяна Евгеньевна и мама, которые то и дело прерывают спорщиков.