Лана Барсукова - Сочини мою жизнь [litres]

Варвара замолчала.

– Спасли?

– Я показала ему расчеты. И знаешь, что он ответил мне? Никогда не забуду. Он сказал тогда: «Перекраснеемся». Русский язык обогатился новым словом, а я – новым опытом.

– И что было потом?

– Потом у нас было разное, у каждого свое. Он перекраснелся и пошел дальше по дороге бизнеса. А я той самой киркой, которой недавно строила рынок, отколупала доску, которой забила дверь в науку. Сдула пыль, огляделась, зажмурилась… Чтобы не видеть обшарпанность и убогость, запретила себе отрываться от компа. Поэтому кандидатскую диссертацию написала быстро, можно сказать, на одном дыхании. Потом докторскую. Параллельно детей рожала, новую семью строила. Так что все хорошо в итоге вышло.

– А деньги он людям вернул?

– Что-то вернул, кажется… Но в те годы другие масштабы воровства были, он тогда еще щегол был. На фоне остальных это все так, по мелочи.

– Вы не жалеете? – зачем-то спросила Таня.

– Чего? Что дальше не вместе? Это, Танюша, предопределено было. У каждого свой путь, как бы пафосно это ни звучало. Жизнь нашего поколения ровно пополам разломилась: полжизни мы прожили в СССР, полжизни – на его обломках. Получается, мы с Игорем вместе были, пока по советскому пути шли, а когда вышли на перекресток имени Горбачева, то каждый дальше пошел своим путем. Он стал «новым русским», а я «новым грустным». Вот так, забавно даже. История одной семьи как зеркало русской революции, – невесело засмеялась Варвара.

– Почему вы мне это рассказали?

– Не знаю. Если человек помнит какую-то историю, рано или поздно он ее кому-то расскажет. Лучше тебе. Мне же позвонил Игорь, предупредил, что ты от него придешь. Лет десять не звонил, значит, надо ему. И потом… Знаешь, столько лет прошло, а я все так и стою на том перекрестке, все пытаюсь понять, как это происходит. Почему вроде бы похожие люди на таких перекрестках расходятся? Что такое внутри нас делает этот выбор? А может, он прав был? Все-таки новую страну они построили, шли и шли вперед, не сворачивая. Как бульдозеры. Игорь тогда мне говорил, что он, как Рокфеллер, потом отчитается за каждый заработанный миллион, кроме первого. Наверное, это и называется эпохой первоначального накопления капитала, когда все готовы на все ради первого миллиона. Только…

Она замолчала.

– Что только? – подтолкнула Таня.

– Я потом автобиографию Рокфеллера нашла. Нет там такой фразы. Он за каждый миллион пытался перед читателем отчитаться, за каждый, и даже за первый. Может, в этом и есть разница между тем, какое общество построили они и какое мы.

Повисла пауза.

– А дети у вас были?

– Нет, Бог-то, видно, знал, что наши пути разойдутся. Мои детки – это все потом. Кстати, ты в шортах старшего сына сидишь. Давай, ты в них пойдешь, а джинсы я тебе в пакет положу.

И Варвара включила общий свет. Это означало, что разговор окончен и Тане пора на выход.

– Шорты можешь не возвращать, сын их редко носит, недолюбливает, – сказала Варвара на прощание.

Было понятно, что эта фраза была не про шорты, а про то, что новой встречи не будет. Это кольнуло Таню легким разочарованием. Но чего она хотела? Стать подружками? Смешно. Хотя и заманчиво.

Таня уходила из дома, где есть все, что нужно для счастливой жизни: дети, строптивый чайник, частокол лыжных палок и даже гавайские шорты. И если бы у нее был выбор, она бы выбрала путь, который выводит на такие кухни.

Игорь Лукич с брезгливым выражением на лице читал речь партийного лидера. Господи, ну почему он поставил на такого идиота? Может, не поздно еще в другую партию перейти? Но чем там лучше? Вон Петрович, его друг, король птицефабрик, к другой партии прибился, а рассказы один в один сходятся, разницы нет, тот же маразм, но в другой словесной шелухе. «Какую партию ни создаем, а получаем вечную КПСС», – грустил Петрович. Умный мужик Петрович, не случайно в список Forbes входит. Игорь Лукич гордился дружбой с ним и ценил его откровенность.

«Видимо, я – козел бодучий. Все мне не так. Времена меняются, а я вечно всем недоволен. Может, это старость?» – корил себя Игорь Лукич.

И основания для самокритики у него были. Пока солью земли русской были коммунисты, Игорь знал, что его место среди беспартийных. Когда коммунистов свергли, он ополчился против либералов, обвиняя их в недостатке патриотизма. Точнее, не обвинял, а тихо бухтел, потому как массовые действа не любил в любом разливе – от марафонского бега до политического митинга. Ему казалось, что либералы недостаточно любят родину, отказывая ей в самобытности. Словом, Игорь Лукич был тайным и неосознанным славянофилом. И вот пришел праздник на его улицу – все стали патриотами.