Павел Костюк - Красный Яр. Это моя земля

— Боковое скольжение? Падение?

— Да. Иногда, конечно, приходится экстренно тормозить, сугробы рыть. Но в обычном режиме твой правильный след — это тончайшая дуга.

Я в риалтайме должна понимать, какой кант загружен. Где заканчиваюсь я и начинается воздух. А ты когда-нибудь думала о границах, мам? Где уже не ты, а кто-то другой, что-то другое? Трамплин, флажок, дерево, человек, волк?

Помнишь, как однажды в лесу мы встретили с тобой волка? Я была маленькая, а он — далеко. Вышел на тропу — и стоял боком. И границы волка мы почувствовали гораздо раньше, чем увидели его самого. Мы не нарушили его владения. Мы ушли.

Мишка приглашал меня к себе по ночам понедельников, и в очередной понедельник я по привычке пришла к нему. Открыла дверь. Не ключом, а просто, потому что здесь не закрывают двери. И увидела их вдвоем. Мне бы уйти, я тихая, ты же знаешь. Но я не ушла, осталась. Может быть, инстинктивно.

Он смотрел на Тоню, не шевелясь, не отрываясь, долго, не приближаясь ни на шаг. А я смотрела на его отражение в зеркале. И видела, что он не дышит. Что он тоже, как и я, затаился. Прошла, наверное, минута. А потом он сделал шаг к Тоне, поднял руку, двумя пальцами взял за пуговичку на горле ее рубашки и расстегнул. И я почувствовала, как будто я — там, с ним, сейчас. Не она — я. И я не смогла уйти, хотя мозг кричал: «Уходи!»

Он расстегнул вторую пуговичку над солнечным сплетением. Третью — под грудью. Четвертую — на животе. Я подумала: если бы он обезвреживал бомбы, был сапером — двигался бы так же. И это его медленное, наполненное движение вообще не напоминало мне нас, торопливых, рваных, спешащих.

Он раздвинул ей полы рубашки, и она там была — без лифчика.

Чертовы зеркала, кто их проектировал!

Я не просто смотрела — я пялилась! И стыдно мне станет уже потом, а тогда… Он наклонился к ее груди, я закрыла глаза и осела, прислонившись к собственному отражению.

Мне близка идея оставлять правильный след. Но с Мишкой правильно — не получается.

— Антонова, — шепчет он снова и снова, — Антонова…

Давай, давай, Мишка… Господи боже…

Зачем я это делаю, мам? Где мои границы?

В день соревнований получаем номера, расписание. До старта — часа два. Можно еще раз пройти склон по точной трассе.

— Антонова, по пятьдесят?

— Тонь. Давай после заезда?

— Да само собой. Но и ща по глоточку.

Поднимаемся на кресле вдвоем. Тоня достает фляжку.

— Что там?

— Шлюхи.

— Шлюхи — это о нас?

— Это за нас!

И там не по пятьдесят, а по сто пятьдесят. Неуверенно спрыгиваем с подъемника.

— Ну что? Наперегонки?

— Тонь, успеем еще! Давай просто…

— За мно-о-ой!

И я — за ней. Конформизм — наше все.

На середине склона Тоня резко подрезает лыжника, он укладывается точно мне под ноги. Объехать — не знаю, как. Перепрыгнуть — не умею. Зато успеваю нарыть сугроб. Руки вперед и вверх — рыбкой — принимаю на грудь крепление лыжи. Слышу хруст.

Больно.

Поднимаюсь на стартовую площадку. Дышать почти не могу. Двигаюсь медленно-медленно. Глотаю воздух по чуть-чуть.

Есть в факте боли некий пофигизм, дерзость. Когда так больно, что становится все равно. И если бы в гору бежать, я бы не стартовала. А сноуборд — он же вниз, с горы.

Заезд прохожу на автопилоте, без драйва. Черные пятна пляшут перед глазами. Знаешь, мама, что такое автопилот? Как будто тело само по себе, а я сама по себе — вне тела — наблюдаю за собой со стороны. И мышцы вроде расслаблены, а вроде — в тонусе. Прохожу и трамплины, и флажки. Дышу или нет — не знаю, зато знаю, где наклониться, как сильно согнуть колени, куда повернуть.

Вот и трасса. Вот и финиш. Результатов не дождалась — зашла в травмпункт, тейпировали, вышла. Зашла в офис — написала заявление на увольнение. И меня никто не пытался удержать, представляешь?

Поменяла телефоны, удалила социальные сети. Сняла квартиру рядом с Бобровкой — почти на все. Тренировалась днями. Работала ночами удаленно. Искала свой правильный след — едва заметную границу, тонкую-тонкую нить на снегу.

Поняла, что каждый сам отвечает за свои следы. Каждый сам держит свои рамки. И никто не должен быть повелителем чужих границ.

Пришла весна. Зажили ребра. А с ними — и я сама. Снег начал таять. Иду на свой крайний спуск. Есть тут такая забава — горнолужник. Разгоняешься по подтаявшему склону, а финишируешь, скользя по воде.

— Привет, Антонова!

— Илья? — снимаю маску, щурюсь…

— У меня твой кубок, Антонова! Зайдешь на саган-дайля?