Елена Роговая - И здрасте вам через окно!

– Сава, зачем ви так начали нервничать? Зиновий Аркадьевич немножечко рассказывал о жизни на вражеской территории, а ви сразу на него, – заступилась Сара. – Ми там не были, но интересуемся, как обстояли дела на фронте. Люди, знаете ли, везде живут и по-разному. Или вас встревожило, что Зяма зашел с товарищчами к фашисту выпить пива после тяжелых боев? Продолжайте, Зямочка, и не обращайте внимания.

– Будьте-таки спокойны, уважаемые соседи. Не фашистское пиво мы пили. Немец тот не утек со всеми, потому что коммунистом оказался. Принес нам по первой кружке и исчез куда-то. Мы думали, испугался, а он вскоре вернулся и шпрехает по-своему, бумажкой с печатью нам в глаза тычет. Мы, конечно, ничегошеньки не вразумели, пока он имя Эрнста Тельмана не произнес. Только потом и поняли, что наш он – подпольный коммунист. Мы ему за это руку пожали. Он улыбается, про Гитлера что-то говорит, палец второй оттопыривает и «пухает» – наказ нам дает, мол, убейте гидру фашистскую. Хороший мужик оказался. Не переживайте, не все немцы плохие.

– А мне за них нечего переживать, не родственники, – небрежно произнес захмелевший Савелий. – За тебя, Зяма, сильно волнуюсь, потому живешь ты со мной в тесной близости, а оттого я должен знать, не мародерил ли ты на вражеской территории. Подвигов я твоих унизить не хочу – не видел, а вот про моральный облик скажу – пошатнулся он. Волнение у меня вызывает то, с каким несоветским энтузиазмом ты полную мотоциклетку вещей приволок. Вон, Измаил Гершевич, кроме ранения, домой ничего не принес.

– Так у него возможности не было. В госпиталях, кроме бинтов и йоду, ничего тебе не дадут.

– А у тебя, стало быть, возможность была, и ты ее не упустил.

– Что-то меня сомневать начинает, уважаемый сосед, ваше подозрительное отношение ко мне. Вы хочите сказать, что я не заслужил права привезти семье подарки?

– Может, и заслужил, раз медали на груди висят, да только человек, скотина такая, при виде добра может и совестью своей поступиться, – продолжал язвить Савелий. – Кто первый предложил стопку за товарищей погибших выпить? Ты или Изя? Изя. А ты о чем в это время думал? Не знаешь? А я знаю. Думал ты о том, что мала люлька у твоего трофейного мотоцикла.

– Сава, как ви можете! – возмутился Семен. – Человек живой вернулся с фронта. Тут радоваться нужно, а ви такое говорите.

– Могу, потому и говорю. Рассказывали мне, как некоторые солдаты вещи у немцев отнимали.

– Ах, вот вы о чем забеспокоились, глядя на мотоцикл! Так я вам скажу, уважаемый сосед, «барахольство», конечно, было, как вошли в Европу, да только по первости. Соблазн появился великий, глядя на то, как они живут. У них даже туалеты в деревнях кафелем выложены! Заходили в брошенные дома и брали все, что хотели. Если не могли унести, так ломали. Специально ломали, из-за мести, что живут они в роскоши, полном достатке, а на нас полезли. Мало им своего было? Что не могли унести – расстреливали. По зеркалам, мебели, посуде с золотыми завитушками очередью автоматной лупили. В соседней роте солдаты белый рояль сожгли. Многие его только на картинках и видели, а тут настоящий! Побрякали по клавишам, вытащили его во двор, разломали и сожгли без всякой жалости. А знаешь почему? Да легче бойцам от этого становилось, злобу, накопленную за годы войны, вымещали. Мстили за дома наши разрушенные, за женщин изнасилованных и дитев убитых. Сами не понимали, что делали. Разум мутился от подвернувшейся нам возможности. Продолжалось это, пока в соседней части бойцы снаряды с обозов не повыбрасывали: место под собранное барахло высвобождали. Наступать нужно, а стрелять нечем. Сначала немец дал нашим жару, а тому, кто жив остался, – командование. Виновных после этого случая показательно расстреляли и издали приказ о мародерстве.

Поглядело начальство, какой бардак происходит в частях из-за брошенной роскоши, и разрешило солдатам высылать домой посылки раз в месяц. Нельзя бойца обижать. Он же о семье своей денно и нощно думает. Видит ничейное, а мысль сразу о доме, мол, как бы в хозяйстве пригодилось. Трофейные комитеты добро собирали оставленное и свозили на склады. Там уже бойцам по списку утвержденному выдавали. Многие солдаты немецкие вещи из принципа не брали, а только товары с русской этикеткой, которые фрицы из нашей страны вывезли. Назад таким образом возвращали. А еще было, пошлет солдат родным посылку, а в ней вместо отреза на платье и ботиночек детских камни да ветошь натолканная приходила. Наши на почтах грабили. Потому, дорогой сосед, надежнее самому до дому радость довезти. Освободили польскую деревню, а вдогонку нам петиция, мол, разграбили местных жителев, пока на постое у них были. Расследование началось. Из всего, что они перечислили, ничего не нашли. Тогда стали допрос крестьянам чинить, а они в показаниях и запутались: то одно украли у них, то другое, то мед из ульев, то сапоги хромовые. Потом оказалось, что воровства-то и не было. Деньгу они на советском солдате зашибить хотели. Шли по Европе, городами красивыми любовались, людей от черной нечисти освобождали, погибая, а они нам в лицо за это смеялись и «швайн» называли. И такая жгучая обида после услышанного накатывала, что душу враз переворачивало и опустошало за неблагодарность людскую. За кого гибнем? Кого освобождаем? Никого не люблю, кроме СССР, кроме тех народов, что живут у нас. Не верю теперь ни в какие дружбы с поляками и всякими там литовцами.