Александр Пономарёв - Наш принцип

Восемь месяцев мужественный офицер просидел в следственной тюрьме, а когда дело рассыпалось как карточный домик, Проскуряков вышел из тюрьмы и был восстановлен в должности, ему как ни в чем не бывало выплатили зарплату за восемь месяцев, сделав вид, что ничего не случилось.

Саня, криво усмехаясь и стиснув зубы, продолжал работать в органах, предавших его, и только братья омоновцы не забывали его все это время и, как могли, помогали ему.

Впоследствии Сергей встречался с Саней еще два раза: один раз в Грозном, второй раз смолянин приезжал в гости в Липецк к своим боевым товарищам.

В одну из звездных грозненских ночей Сергей дежурил у радиостанции. В трех километрах от липецкого блокпоста стоял нижегородский отряд.

— «Ракита», ответь «Бархану», — ожила рация.

— На приеме, — ответил Сергей.

— «Ракита», сегодня никто из ваших не работает недалеко от нас? — интересовались соседи.

— Нет, — утвердительно ответил Сергей, — наши все на базе. А что случилось?

— Да кто-то прошел в вашу сторону мимо нас. Идут по дороге двое и горланят: «Виновата ли я»! А в городе комендантский час! Кто это может быть?

— Не знаю, может, комедачи?

А через пятнадцать минут такую же информацию выдали ребята с липецкого поста.

— Не трогать, — приказал Сергей, — пусть поближе подойдут.

Еще через пару минут в комнату ввалились Саня Проскуряков и командир смоленского отряда Василий Панин.

— Липецкие, хватит спать, накрывайте поляну, — сказал Панин.

Погиб Саня Проскуряков через два года в родном Смоленске, его «Ауди» была расстреляна в самом центре города. Убийц не нашли.

В то время в эфире, который насчитывал четырнадцать каналов, по ночам происходили настоящие вакханалии. Чего только не наслушались омоновцы. Кто-то искал земляков, кто-то знакомился, кто-то поливал грязью чеченцев, кто-то русских. По рации передавали ориентировки, зачитывали сводки, рассказывали анекдоты, ругались, пели, читали суры из «Корана», крутили музыку. Иногда в эфир выходил пьяный смех, проклятья или рыдания. Каких только позывных не слышал Сергей: «Снегурочка», «Форест Гамп», «Хохол», «Вольный ветер», «Пуританин», «Клинтон», «Чингисхан», «Балерина». И все эти братья по разуму выдавали столько разнообразной чепухи, что у дежурного закипали мозги и ему приходилось на время выключать рацию.

— Ежик, е-о-о-о-жик, — протяжно звал кто-то.

— Внимание всем ежикам, идите на хрен, — отзывалась рация.

— Лошадка, лоша-а-а-а-а-дка-а-а, — не успокаивался первый.

— Тыгыдым-тыгыдым-тыгыдым, эге-гей, — скакал какой-то лихой джигит.

— Дайте поработать, твари, не засоряйте эфир, — вклинивался чей-то усталый голос.

— А мы тебя на букву «Е» — егнорируем, — борзо отвечали ему.

— Ребята, сдавайте сводки вовремя, нас знаете как за это дерут? — возникал где-то далеко молодой женский голос.

— Любимая, я бы с удовольствием сам тебя отодрал — у меня черный пояс по «камасутре», — отвечал кто-то тоже откуда-то издалека. В эфире слышался веселый смех. Видимо, девушке эта мысль тоже пришлась по душе.

— Негодяя-я-я-я-и, и-и-и-изверги, — кричал пьяный голос.

— Че, зема, своих ищешь? — отвечали ему.

— Ханкала — козлы, боевые себе закрывают, а нам хренушки, — завывал кто-то.

Здесь возникало много сторонников этого убеждения, которые вступали в половые отношения сначала с самой Ханкалой, потом с каждым сотрудником поселка отдельно.

— Давайте на них войной пойдем и всех замочим, — предлагал кто-то.

— Мочите, — отзывался голос с сильным кавказским акцентом, — ми вам поможем.

«За прошедшие сутки половая ориентация Ханкалы не изменилась», — докладывал дежурный, сдавая утром смену своему товарищу.

Два «Икаруса» катили из Моздока в сторону родного Черноземья. Липчан обгоняли колонны из других городов. Почти к каждому автобусу сзади были привязаны веники или метлы, которые, по старинной русской примете, заметали следы на дороге. Чтобы не вернуться сюда обратно. Но проходило несколько месяцев, и парни, как правило, возвращались назад. Такая работа. Ничего не поделаешь.

Водителем автобуса, в котором ехал Сергей, был дед. Как его зовут — не знал никто. Все называли его дедом. Сам он охотно отзывался на это прозвище. Был он сед, худ и улыбчив. Дед постоянно увозил омоновцев в командировки и забирал их домой. Он всегда искренне радовался, если отряд возвращался с Северного Кавказа без потерь.