Юрий Поляков - Треугольная жизнь [сборник]

Гоша с ненавистью посмотрел на Каракозина, потом с укоризной на Башмакова, а затем, чтобы не так остро завидовать чужому счастью, достал калькулятор, списки товаров, залез на верхнюю полку и углубился в расчеты.

– За что, товарищи, хотелось бы выпить? – подняв стакан, начал Джедай.

– Вы меня, конечно, извините, – мягко прервал его очкарик. – Но я не очень люблю слово «товарищ».

– Но мы же и не господа! – Башмаков даже осерчал на это занудство, оттягивающее миг счастливого отстранения от суровой действительности.

– Как же к вам прикажете обращаться? – спросил Джедай.

– Мне кажется, самое лучшее обращение, к сожалению забытое, – это «сударь»… – предложил очкарик.

– А еще лучше – «сэр»! – рыкнул сверху Гоша.

– Дорогой сударь… Простите, не знаю вашего имени-отчества… – обратился к очкарику Джедай.

– Юрий Арсеньевич.

– Так вот, дорогой Юрий Арсеньевич, я слово «товарищ» люблю не больше вашего. Кроме того, мы с Олегом Термидоровичем, – он кивнул на потупившегося от приступа смеха Башмакова, – немало постарались, чтобы эту товарищескую власть скопытить. Даже медали за Белый дом имеем. Но в данном конкретном случае никакие мы не господа, не судари, а тем более не сэры. Мы самые настоящие товарищи, ибо объединяет нас самое дорогое, что у нас есть в настоящий момент, – наш товар. Вот я, товар-рищи, и предлагаю выпить за ум, честь и совесть нашей эпохи – за конъюнктуру рынка!

– Никогда не думал о такой этимологии, – пожал плечами Юрий Арсеньевич.

Сверху донеслось невнятное бормотание Гоши, подозрительно напоминающее неприличный синоним к слову «пустобол».

Водка сняла предпосадочную напряженность, тепло затуманила душу и сблизила.

– Что везем? – дружелюбно спросил Джедай.

– Сковородки из легких сплавов и часы ручные «Слава». Календарь, автоподзавод, на двадцати четырех камнях, – отрапортовал очкарик с готовностью.

– Неожиданное решение. Что скажет главный эксперт?! – Каракозин посмотрел на Гошу.

Тот свесился со своей верхней полки и молча глянул на Юрия Арсеньевича так, словно попутчик в этот момент закусывал не селедочкой, а собственными экскрементами.

– А в чем, собственно, дело?! – заволновался очкарик.

– Насчет сковородок не знаю – не возил. А вот часы в прошлый раз я дешевле своей цены сдал, чтоб назад не переть, – объяснил опытный Гоша. – Там наших часов столько, что уже и собаки в «котлах» ходят. Сколько везете?

– Сто, – упавшим голосом доложил Юрий Арсеньевич.

– Сами додумались или кто посоветовал?

– Посоветовали… А что же тогда идет?

– Фотоаппараты, разная оптика, медные кофеварки, цветы, сигареты, конечно…

– Цветы… Какие цветы? Живые?

– Мертвые, – обидно гоготнул Гоша.

– Что же делать?

– Теперь уже ничего…

– Да-а… Прав Хайдеггер… Проклятый «Dasein»! – вздохнул Юрий Арсеньевич.

– А Хайдеггеру вашему передайте, что он козел и дизайн тут ни при чем, – разъяснил Гоша. – Дело в конъюнктуре.

– Не волнуйтесь! – утешил расстроившегося очкарика Джедай. – Я предлагаю второй тост. И опять за конъюнктуру рынка, ибо все мы из нее вышли и все в нее уйдем! Она мудра и справедлива, ведь пока мы едем, конъюнктура рынка может и поменяться. Например, Пьер Карден выпустит на подиум манекенщицу с часами на обеих руках. И спрос страшно подскочит…

Гоша, после кодирования совершенно утративший чувство юмора, от возмущения повернулся к стенке. Выпили еще и некоторое время молча смотрели в окно: пошли уже подмосковные леса и садовые домики, тоже построенные порой черт знает из чего. Но иногда мелькали замки из красного кирпича.

– Надо же, прямо поздняя готика! – покачал головой Юрий Арсеньевич. – Интересно, какие привидения будут водиться в этих замках?

– Стенающие души обманутых вкладчиков и блюющие тени отравленных поддельной водкой, – мгновенно ответил Каракозин.

Башмаков предложил по этому поводу выпить.

– А кто такие перипатетики? – спросил он через некоторое время, кивнув на книжку, лежавшую обложкой вверх.

– Это ученики Аристотеля – Дикеарх, Стратон, Эвдем, Теофраст… – ответил очкарик.

– Попрошу не выражаться, – пошутил Джедай. – Вы философ?

– Философ.

– А по профессии?

– По профессии.

– Удивительное дело! – восхитился Каракозин. – Первый раз в жизни пью с философом по профессии.

– Аристотель говорил, что философия начинается с удивления. Я профессор. Преподавал философию в Темучинском пединституте.