Юрий Поляков - Треугольная жизнь [сборник]

– Ой, да ты совсем не умеешь! – захихикала Оксана.

– Ну почему же! Просто здесь темно и люди…

– Ладно, не бойся, я тебя научу. Но о другом даже не мечтай! Понял?

– Понял, – грустно кивнул в темноте Олег, хотя еще полчаса назад он не мечтал даже о поцелуе.

С этого дня Башмаков уже почти не открывал учебников (что привело к позорному провалу на первом же экзамене), а если и открывал, то книжная мудрость проплывала мимо, как серый сигаретный дым, в котором угадывались лучисто-шальные Оксанины глаза. Натомившись и натосковавшись за целый день ожидания до ломоты в теле, Башмаков мчался на Красную Пресню, покупал эскимо и ждал возле проходной «Трехгорки». В нескончаемом потоке ткачих он выискивал глазами Оксану и когда наконец находил, то испытывал совершенно несказанное чувство. Ближе всего, но тем не менее плоско и приблизительно это чувство обозначается замызганным словом «счастье».

– Мороженое купил? – спрашивала Оксана.

Он молча вынимал из-за спины эскимо.

– Устала как собака, – доверительно сообщала она и слизывала сразу полмороженого. – Куда пойдем?

– Может, в Сокольники? – предлагал Башмаков, сладко мертвея от предчувствия долгих поцелуев в пустых аллеях.

– Нет, сначала надо где-нибудь глаза пронести!

«Пронести глаза» означало пошляться по магазинам – ГУМу, ЦУМу или калининским стекляшкам, поглазеть на товары, которых тогда, кстати, было еще довольно много, прицениться и, конечно, ничего не купить. Башмакову родители выдавали на все про все полтинник в день, а Оксана ползарплаты отправляла матери и младшим братьям в Тулу или сама ехала туда с сумками, набитыми мясом, колбасой, фруктами и сладостями. Оксанин отец пять лет назад завербовался на Север – подзаработать, и его буквально через месяц зарезал в драке расконвоированный зек.

– Ты смотри, цигейковая шуба, – говорила она, щупая мех, – полторы тыщи стоит! И ведь кто-то же покупает!

Потом они ехали в Сокольники, или шли в кино, или блуждали по Москве, забредали в глухие подъезды и, прислушиваясь к дверным хлопкам, целовались. Башмаков быстро освоился с новым делом и даже достиг под руководством Оксаны известной изощренности, что впоследствии отмечали и Катя, и Нина Андреевна, и Вета. Иногда она позволяла ему поцеловать свои остренькие, точно звериные мордочки, грудки, а порой – очень редко – допускала даже к влажной и горячей девичьей тайне. При этом она дышала шумно и обреченно, но вдруг перехватывала его руку.

– Ага, разбежался! Хорошенького понемножку, а то мужу ничего не останется!

– А ты выходи за меня! – шутил Башмаков срывающимся голосом.

– Ты еще маленький, – смеялась она и словно невзначай задевала рукой башмаковские брюки как раз в том самом месте, где теснилась его невостребованная готовность.

Потом он провожал ее до общежития, дожидался, пока злая спросонья дежурная отопрет дверь и впустит припозднившуюся жиличку со словами:

– Ох, лимита проклятущая, когда ж вы нагуляетесь?!

– Ладно, дурында старая, как будто сама молодой не была! – весело огрызалась Оксана и, на прощание лизнув Олега в щеку, исчезала.

А он ехал чуть не с последним поездом метро к себе в Малый Комсомольский переулок – и тихонько отпирал дверь, потому что вся коммуналка, включая его родителей, давно уже спала, готовясь к новому трудовому дню. Разве только Дмитрий Сергеевич, директор вагона-ресторана, живший один в двух комнатах, сидел на кухне с деревянными счетами и кипой накладных.

– Сколько? – обычно спрашивал он, имея в виду количественный показатель свидания.

– Не считал! – значительно ответствовал Олег.

– Да ты что?

– Честно!

– Слушай, давай я тебя с одной моей официанткой познакомлю – ее вся Казанская железная дорога удовлетворить не может!

Но однажды родители все-таки дождались его возвращения. Мать нервно вязала, стуча спицами, а отец играл желваками, как Шукшин в «Калине красной», и курил папиросу в комнате, хотя обычно выходил для этого на лестничную клетку.

– Ну и как ее зовут? – спросила Людмила Константиновна.

– Оксана. Мы, наверное, поженимся, когда мне восемнадцать исполнится…

– Не рановато? – усмехнулась мать.

– Женилка выросла? – сурово поинтересовался Труд Валентинович. – Когда тебе восемнадцать исполнится, ты не в загс, а в армию у меня пойдешь, засранец, Родину защищать! Может, поумнеешь за два года. Хватит того, что ты из-за нее в институт провалился!

– Это не из-за нее…