Эшколь Нево - Три этажа

Поначалу я все ждала, когда в потоке этого пустого трепа прорежется что-то серьезное. Это только осторожное зондирование, говорила я себе, что-то вроде взаимного прощупывания. Еще чуть-чуть, и хотя бы одна из нас избавится от желания изображать свою жизнь в розовом цвете, и тогда между нами завяжется по-настоящему интересный разговор.

Со временем я поняла, что этого не случится. Все останется как есть. Посадка на рейс номер 000, вылетающий в никуда.

«Но это ведь зависит и от тебя тоже!» – слышу я твое восклицание, доносящееся с того берега Тихого океана (или Атлантического? Никак не запомню, какой из них нас разделяет). «Почему бы тебе, Хани, самой не направить беседу в более глубокое русло?»

Ну конечно. Не думай, что я не пробовала. Разбрасывала приманки. Но ни одна из них не клюнула.

Я, например, говорила: «Иногда меня так и подмывает послать все к чертям». Или: «После рождения детей я совершенно перестала читать. Из-за этого в жизни образовалась какая-то пустота». Или: «Моя дочь все еще разговаривает с воображаемыми подругами. Боюсь, как бы она не закончила, как моя мать».

В ответ – неловкое молчание. Опущенные взгляды.

После нескольких неудач я оставила эти попытки. Ограничилась трепотней. Через несколько лет в квартале появилась новая мамаша, не знакомая с принятыми у нас нормами поведения. Как-то раз мы с ней вместе ждали детей после занятий в секции дзюдо. Вдруг она сказала: «Мне в последнее время так тоскливо… Не представляю, как мне быть. Боюсь, если ничего не изменится, муж меня бросит…» И я в ответ мгновенно сделала каменное лицо. Мне стало страшно, что, если после долгих лет молчания я открою рот, из него хлынет лава, которая сожжет все вокруг.

(Помнишь тот вечер в Гватемале, когда нас водили смотреть на вулкан? Он спал уже 200 лет, но вдруг начал плеваться дымом. И знаешь? Мне кажется, что за все годы нашей дружбы это был единственный раз, когда я видела тебя испуганной. По-настоящему испуганной.)

Этот знак ♦ говорит о том, что я встала из-за стола, чтобы что-то съесть или зайти в туалет. Или о том, что я собираюсь писать о чем-то особенно трудном и должна сделать передышку, перед тем как…

Мне сейчас очень страшно, Нета. Я боюсь, что, если не расскажу кому-нибудь о том, что со мной происходит, просто сойду с ума. «Ничего нового, Хани, – ответишь ты. – Ты всегда боялась сойти с ума». – «Верно, – скажу я. – Только на этот раз все серьезно. Объясняю. Если на дереве одна сова, это ничего. Если две, терпимо. Но что, если однажды ночью их там будет три?»

Хотя погоди. Прежде чем перейти к совам, я должна перед тобой извиниться. За то, как себя вела во время твоего последнего приезда в Израиль.

(Может, ты уже все забыла? Или вообще не придала этому значения? Может, наша дружба жива только для меня, а для тебя она уже давно увяла, и ты даже не понимаешь, с какой стати я без конца делаю эти лирические отступления в скобках?)

Это была прекрасная идея – свозить детей в Иерусалим, в места нашего детства. Нет, правда. Показать им, где мы играли в три палки, – судя по всему, эта игра распространена только в нашем городе. Где прятались, когда убегали из дома. Где в первый раз пытались прокатиться на велосипеде без страховочных колесиков…

Правда, в те годы главным чувством, которое я испытывала, была зависть.

Тогда я этого не осознала. На самом деле только недавние события заставили меня понять, что резкая боль в груди, из-за которой я в последнюю минуту отменила нашу встречу, была вызвана завистью (строго говоря, не совсем в «последнюю минуту»: вы уже приехали в Шаар-ха-Гай. Может, потому ты так и расстроилась?). Скажем так: это было предчувствие зависти. Уверенность, что если я не отменю нашу встречу семьями в Иерусалиме, то окажусь в той же невыносимой ситуации, какую пережила за несколько дней до того, когда вы были у нас в гостях.

И вовсе не из-за того, что выглядела ты сногсшибательно (это фантастика: с годами ты становишься только красивее). Не из-за чисто американской непосредственности, которая сквозила в каждом твоем жесте, в твоей манере садиться и вставать или держать, оттопырив мизинец, чашку кофе…

Причиной был Ноам. Я имею в виду, не Ноам сам по себе, а… В смысле да, Ноам сам по себе, но не как мужчина. Тьфу ты. Совсем запуталась. Уму непостижимо, как трудно прямо выразить свою мысль. Короче, виной всему было ваше родительское равенство.

Проще говоря, детей вы воспитывали сообща, и это бросалось в глаза.