Эшколь Нево - Три этажа

Как только захлопнулась дверь нашей квартиры, я ухватил ее за задницу, но она замерла и сказала: «Погоди, ты ничего не слышишь? Не плачет она?» Мы замерли, но кроме обычного скрежета передвигаемой по полу мебели в квартире над нами, у вдовы, ничего не услышали. На всякий случай подождали еще пару секунд, и Айелет взяла меня за руку. «Только, пожалуйста, без прелюдии, ладно?» – сказала она и потащила меня в спальню.

Внуки Германа и Рут разбросаны по всему свету. Двое в Вене. Двое в Пало-Альто. А старшая живет с матерью в Париже, каждое лето приезжает в гости и сводит местных мальчишек с ума своими мини-юбками, загорелой кожей и зелеными глазами. Они подстерегают ее возле дома, как мартовские коты, а она специально их заводит, во время трепотни как бы невзначай касается их руками, но до себя дотрагиваться не разрешает. Настоящая французская кокетка. И уже на каблуках. Душится взрослыми духами. Прошлым летом Рут послала ее к нам, одолжить яйца, и я открыл ей дверь. Я был голый по пояс, и тут она мне с французским акцентом выдает: «Месье Арно, наденьте рубашку, это невежливо по отношению к даме» – и жеманно хихикнула. Я в ответ не засмеялся; просто принес ей яйца и подумал: сразу видно, что эта профурсетка растет без отца. Будь я ее отцом, я бы не дал ей разгуливать в такой короткой юбчонке. Но сейчас не о ней. К ней мы еще вернемся.

Другие внуки Германа и Рут тоже пару раз в год приезжают к ним в гости. И тогда их квартира, из которой обычно не раздается ничего, кроме звуков фортепиано и голосов с немецкого канала телевидения, становится шумной и веселой. Герман строит им во дворе всякие штуки – до выхода на пенсию он работал в израильской авиационной промышленности, и у него в этом деле сноровка. Он сооружает им горки, качели и лестницы, мастерит модели самолетов с дистанционным управлением. Если на дворе лето, он достает для них из сарая бассейн. Огромный, из крепкого пластика. По глади бассейна плавает кораблик-авианосец, на который они должны посадить летающие модели. Потом он вынимает авианосец, внуки переодеваются в купальники, залезают в бассейн и брызгаются друг в друга водой. Но никогда не безобразничают. Воспитанные детки. Не то что наши, местные. Едят с ножом и вилкой. На лестнице здороваются.

Когда внуки возвращаются домой, Герман с Рут впадают в депрессию. Как по расписанию. Назавтра после прощания они запираются у себя, и совершенно понятно, что стучать к ним в дверь бессмысленно. Это трудно объяснить, но на дверь как будто вешают особый знак, который сообщает: «Не сейчас». Через два дня после отъезда внуков они сами стучатся к нам в дверь и говорят, что, если нам надо, можно привести к ним Офри. Герман говорит Офри: «Чмокни Германа». Наклоняется и подставляет ей щеку. Она его целует, осторожненько, чтобы не поцарапаться о щетину. А Рут, обращаясь к Айелет, просит: «Хотя бы ненадолго. Бесплатно». И тихо, почти шепотом добавляет: «Герман так страдает, когда внуки уезжают. Уже двое суток не спит, не ест, не бреется. Не представляю, что с ним делать».

Так вот, эта история с поцелуями. Когда раньше я говорил тебе про сигналы, я имел в виду именно это. Началось с того, что, когда Офри к ним приходила, он просил его чмокнуть. Когда она уходила, тоже. Два раза. В каждую щеку. Но в последний год он мог вдруг распахнуть дверь, когда мы на площадке лестницы, по дороге из дома или, наоборот, домой, наклониться и позвать ее: «Эй, Офри, а чмокнуть Германа?»

Когда я сейчас тебе это рассказываю, мне хочется умереть; я чувствую, что умираю: ведь тут же все черным по белому! Но нам не хотелось глядеть ни на черное, ни на белое, вот что я пытаюсь тебе сказать. Мамаша Айелет – не тот человек, с которым можно оставлять ребенка. Мои родители вышли на пенсию и все время катаются по заграницам. Подолгу. Южная Америка. Китай. Прямо-таки заядлые путешественники. А тут у нас родилась Яэль. И родилась с пороком дыхательных путей. Мы с Айелет неделями просиживали возле ее кроватки в детской больнице «Шнайдер», сменяя друг друга; мы глаз не смыкали – вдруг, когда на секундочку закемаришь, она перестанет дышать? Из больницы несешься на работу, некогда даже заскочить домой переодеться. Я не то чтобы ищу себе оправдание, просто объясняю, почему мы все больше нуждались в Германе и Рут. Днем, вечером, в выходные. Иногда отводили к ним Офри всего на полчаса, иногда – на полдня.

Внезапно вспомнилось – как я мог про это забыть! – как однажды утром, когда Айелет приехала в «Шнайдер» меня сменить, она рассказала мне, что ей приснился сон: будто мы с ней сидим под дверями операционной. Но девочка, которую оперируют и которой грозит смертельная опасность, – это не Яэль, а Офри. И во сне ей не семь лет, а всего годик. А хирург, который выходит из операционной сообщить нам результаты, – это Герман. Только вместо врачебного на нем халат пациента – ну такой, с завязками сзади. Разреза на спине она не видела, просто знала, что он там есть. Герман провел пальцем у нее между бровями и сказал: «Офри будет жить». Она удивилась, что он говорит об Офри, а не о Яэль, но испытала такое облегчение, что не стала переспрашивать.